– Станислав Борисович, с этим надо таки что-то делать, – раздался над ухом Дежнёва зычный голос Фриды Марковны.
Стас открыл глаза. Необъятная дама, главный специалист отделения во всём, включая нецензурную лексику, нависала над диваном в ординаторской, как памятник еврейской маме. К сожалению – не безмолвный. Молчать Мама Фрида не умела. Но, как она любила говорить (а говорить она любила), у такой большой женщины может быть один маленький недостаток.
Зав. отделением сел, сбрасывая с ног плед. Ночь выдалась, как всегда. Вроде, ноябрь. Почему-то в ноябре детей рождается меньше. Но в смены Стаса роженицы словно сговаривались. Ночь в роддоме спокойным временем не бывает. Наследие тех эпох, когда женщины рожали на шкурах мамонтов в перерывах между дневными переходами. Самый сенокос – в три-четыре ночи. Только успевай. Хорошо, если акушерки толковые. И когда они есть. А если бестолковые и их нет, то вставай, Станислав Борисыч, к станку, и вперёд, лови народ из ворот. И только приляжешь после ударного труда на благо родины – появляется Фрида Марковна. С этим действительно нужно что-то делать.
– Что случилось? – поинтересовался Стас, потирая глаза руками и нащупывая очки.
Надел. Очки были убрызганы… Дежнёв даже думать не хотел, чем они были убрызганы. Когда он рухнул на диван в пять утра, сил протирать их уже не было. Поэтому он поднялся, добрёл до раковины и промыл их с мылом.
Когда Стас вытер руки, Фрида Марковна протянула ему листок офисной бумаги, на котором русским по белому было напечатано:
«Не нужно стесняться заведующего отделением. Он женщинами не интересуется».
Мотив знакомый, даже старый. Каждая новая медсестра, акушерка, лаборантка и даже уборщица в больнице, завидев холостого завотделением в самом расцвете сил, считала своим долгом его одомашнить. После очередной неудачи тема нетрадиционной ориентации заведующего снова становилась главным сюжетом устного народного творчества. Но до издания «в бумаге» дело дошло впервые.
– Что вы порекомендуете? – спросил Стас, усаживаясь за стол и укладывая листок перед собой. Скотч на краях тут же приклеился к поверхности амбулаторной карты. Дежнёв, тихо ругаясь, стал его отдирать.
– Я таки рекомендую жениться, – выдала Фрида Марковна.
– Ну что ж вы так сразу, с утра, и к оперативному вмешательству, – огорчился Стас. – Может, всё же терапевтически попробуем?
– Ви, Станислав Борисыч, категорически прошу прощения, уже скольких в больнице «терапевтически» попробовали? И сильно ли вам это помогло?
– Фрида Марковна, вы меня осуждаете или ревнуете? – посмеиваясь, поинтересовался Стас, затирая пальцем место, откуда только что отодрал скотч, будто от этого поверхность бумаги могла восстановиться.
– Голубчик, я бы ревновала, если бы имела шансы. – Мама Фрида похлопала Стаса по плечу. Она глубоко и трепетно обожала своего супруга, профессора русской словесности Льва Моисеевича Михельсона. – А ви таки подумайте над советом старой еврейки. Подумайте! Помяните моё слово, этот лист появился неспроста!
Конечно, Стас ей не поверил. Фрида Марковна пыталась углядеть персты судьбы повсюду, лишь бы перевести Стаса в женатое состояние. Симптомы обострились после того, как Мама Фрида выдала замуж обеих дочерей и женила трёх племянников. Теперь весь нерастрачиваемый потенциал доставался Дежнёву. Завотделением смял листок в комок и швырнул в мусорное ведро. И даже попал.
Просто в тот момент он не знал, насколько сильно попал…
* * *
Продолжение истории приключилось неделю спустя. Стас сидел в кабинете, заполняя бумаги. В дверь постучались, и на пороге появилась Наталья – дежурная узистка. Миловидная брюнетка с ямочками на щёчках, одна из тех самых «терапевтически опробованных», но «не сильно помогших». Вообще-то они друг другу помогли. Он ей – примириться с изменой мужа, она ему… Она ему тоже помогла. Сколько можно помогать себе одной левой? Или правой. Наталья супруга простила (женщины – существа незлопамятные, отомстят и забудут), и встречи сами собой рассосались. Их периодический взаимоприятный перепихон не был осложнён чувствами. Наверное, поэтому расставание далось легко, а отношения сохранились приятельскими.
– Привет! – улыбнулась Ната. – Ты, я гляжу, своих девок совсем в чёрном теле держишь, – заявила она, посмеиваясь.
– В смысле? – Стас принял обычную позу для приёма посетителей: локти на столе, пальцы сложены в замок.
– В смысле, совсем они у тебя оголодали. Бабы, когда голодные, такие злые…
Она вынула из кармана сложенную вчетверо бумажку, положила её перед Дежнёвым и придвинула соседний стул.
Стас развернул листок. На нем знакомым TimesNewRoman’ом было напечатано продолжение давешнего «производственного романа»:
«Стесняться нужно мужчин. А Станислав Борисович – гинеколог». Ниже, – от руки, – развернулась целая дискуссия.
«Чего, правда, стесняться? Что он там не видел?» – синяя паста, убористым почерком.
«Как ваши „губки“ улыбаются», – размашисто, гелевой пастой.
«Он паходу импатент», – кривыми, как и текст, буквами .
«Может наоборот гигант большого секса?» – округленько, почерком отличницы, жаль, с пунктуацией проблемы.
