Уже который день небо над Калининградом оглашалось рёвом боевых истребителей, и как всегда это означало, что где-то в мире снова готовится заварушка, Америка угрожает войной какой-нибудь беззащитной и доселе безвестной стране, и здесь, на своей западной окраине Россия демонстрирует свою военную мощь.
Горожане вздрагивали поначалу, но скоро привыкли, и только ложась спать, стали закладывать уши ватой, чтобы утренние полёты не разбудили их слишком рано.
Георгия Барибаса разбудили не самолёты.
Он долго лежал, пытаясь спросонья понять, что происходит, и который теперь час, пока не сообразил, что звонят в дверь, и именно эти настойчивые звонки, приглушённые ватой, нарушили его сон.
Он поднялся, набросил халат и направился к двери.
– Вам телеграмма,– сообщила ему пожилая женщина в спортивной куртке.– Распишитесь.
Георгий взял протянутый ему бланк.
– Это вы так долго звонили?
Женщина не смутилась.
– Да, я звоню вам уже больше двадцати минут. Сначала проснулись ваши соседи слева, потом справа, а теперь вот и вы.
– Зачем?– сказал Георгий.
– Затем, что вам телеграмма,– терпеливо объяснила она.– Распишитесь.
Он расписался.
Развернул телеграмму.
“ВЕРЮ НАДЕЮСЬ ЖДУ” Без подписи.
– А от кого это?– чуть было не спросил он, но почтальонша уже исчезла. И как-то очень быстро и разом она исчезла. Опешив, он даже нарочно вышел, чтобы взглянуть на лестничные пролёты внизу.
Там никого не было. Странно.
А телеграмма была.
“ВЕРЮ НАДЕЮСЬ ЖДУ” Без подписи.
Дверь справа открылась, и из неё вышел грузный лысоватый мужчина в спортивных штанах и майке, почти не прикрывавшей его волосатую грудь. Егор Петрович Дохлюк, отец семейства.
– Ну что, получил, наконец, свою телеграмму?– недобрым голосом спросил он.
Георгий кивнул.
– Да, и уже расписался.
– Ты-то, может, и расписался, а я из-за тебя не выспался.
– Все равно самолёты летать начнут,– напомнил Георгий.
– Вовсе не всё равно,– решительно возразил Дохлюк.– Самолёты меня не будят.
– Между прочим, я тоже не выспался.
– Да, но телеграмму-то принесли тебе.
– Да, но я понятия не имею, от кого она.
– И что же? Дай-ка взглянуть!– требовательно протянул руку Дохлюк.
– Не дам!– ответил Георгий, отступая и пряча телеграмму за спину.
Дверь слева открылась.
– Да что же это будет долго продолжаться, я вас спрашиваю!– завопил высунувшийся из неё Капеланц, маленький человек неопределённого возраста. Он был без очков, в пижаме и вид имел весьма возбуждённый.– Я вас спрашиваю, это долго будет продолжаться?
– Нисколько не будет,– ответил ему Георгий.– Я уже получил телеграмму.
– Какое счастье! Это прямо таки счастье!– воскликнул Капеланц.– Теперь жители города могут спать спокойно! Георгий Барибаса получил таки телеграмму!
Его дверь захлопнулась. Следом за ней захлопнулась дверь справа.
Георгий вернулся в квартиру.
Ложиться спать не имело уже смысла, и достав из ушей вату, он направился в ванную. Там он ещё раз перечитал текст телеграммы.
“ВЕРЮ НАДЕЮСЬ ЖДУ” Без подписи.
Всё верно.
“Если бы мы не затыкали уши, то не орали бы так на лестничных площадках”,– подумал он.– “Но от кого же она всё-таки?”
Отправлена из Москвы, а значит, и ехать, согласно тексту, ему надлежит в Москву.
В Москве он никогда раньше не был, и вообще никогда не выезжал из города, за исключением разве что поездок на море и в Польшу.
Теперь же путь предстоял далековатый, а если это чей-нибудь розыгрыш, то предстояло ехать ещё и обратно.
Он попытался вспомнить, кто мог так подшутить над ним, да ещё из Москвы, но неожиданно разволновался, и думать стало трудно. Он никак не мог сосредоточиться. Как будто, разгадка была где-то близко, совсем близко и вот сейчас он ухватит её…
Надо вспомнить, всё последовательно вспомнить, спокойно и не торопясь, как спокойно говорила с ним эта женщина-почтальон.
Женщина…
Если вспоминать последовательно, то двадцать шесть лет назад он появился на свет в роддоме, что в двухэтажном немецком особняке на улице сержанта Мишина. Потом детский сад, в другом немецком особняке, а вот здание школы было уже советской постройки.
Потом институт. Поговаривали, что прежде в этом здании находилось Гестапо, и на месте столовой в подвале, была пыточная камера. Пытки продолжались здесь и теперь, только уже не в столовой, а в клетушках аудиторий, где всегда было тесно и душно, а зимой ещё и холодно.
Но кончилось, наконец, и это, и сжимая в руке диплом как теперь телеграмму, он вышел из институтских стен на свежий ветер простора площади Победы, бывшей Ганзейской, бывшей Адольфа Гитлера. Было солнечно, как и сегодня, только самолёты тогда не летали. А впрочем, может быть, и летали, вспомнить это уже невозможно – слишком много было в тот день выпито. Пиво пили в парке отдыха на месте бывшего кладбища Луизвалль.
Потом он устроился на работу бухгалтером и довольно скоро стал главным бухгалтером фирмы, а потом она разорилась, и он работал уже на другой фирме, но канула и она, и он снова работал главным бухгалтером. Фирмы в то время разорялись часто. Между тем он обзавёлся этой квартирой и даже было женился, но быстро опомнился и развёлся.
Женщины…
Да, было много женщин, и среди них москвички из тех, что приезжают летом на море, но если сейчас перебирать их в уме всех, то неизбежен вывод – любая из них могла отправить эту телеграмму.
