Печи на замковой кухне полыхали еще до рассвета. Эстев лично следил за истопниками, нещадно бранясь и стегая нагайкой вздумавших отлынивать. Многие рецепты требовали точных температур, и он не позволит совершить ошибку ни себе, ни окружающим. За педантичность его часто называли Протектором Половника, однако жаловаться было грех. Работники пекарни Соле получали солидные барыши на зависть прочим в Ильфесе, а слава о пирогах и пирожных распространилась уже далеко за пределы города.
Эстева называли толстяком и трусливым рохлей за то, что он не преуспевал ни в одном из дел, достойных благородных господ. На лошади Эстев держался, как мешок с мукой, рапира в его руках выглядела не страшней вилки, он спотыкался на ровном месте и заметно заикался, стоило заговорить с прелестной дамой. Однако в своем искусстве он был смелым экспериментатором, первооткрывателем и кудесником тайной магии тонких вкусов и ароматов. Несмотря на то, что династия Соле не одно поколение занималась кулинарным делом, именно он вывел это ремесло на особый уровень. Пекарня его семьи некогда преуспевала в Леаке и, возможно, до сих пор ограничивалась бы этим городом, если бы Эстев не вступил в права наследования и не пожелал перебраться в Ильфесу. Соле гордился проделанной им работой куда больше, чем требовали приличия.
Ильфеса… На семейном совете многочисленная родня воспротивилась его решению. Клоака Побережья Собаки, где по улицам вместе с честным народом ходили нелюди: свирепые авольдасты и богомерзкие вакшами. В Ильфесе процветала легальная Гильдия Убийц, а в районе Угольного порта, словно насекомые, копошились люди, не имеющие понятия о чести. Там стоял мрачный город мертвых, и по ночам любого могли погубить златоглазые твари. Однако Эстев видел нечто иное: огромные возможности, рынки, изобилующие товарами со всего побережья, фабрики, работающие на змеином молоке и, главное, обитель Черной Маски. Как—никак, именно в Ильфесе Всеблагой сверг Царя—Дракона, утопив его трон в свинцовых водах бухты, и выгнал за стены захватчиков—нолхиан, отдав бразды правления в руки людей. Там Он лишился мирского имени и возложил на лицо маску, став бессмертным владыкой и единственным достойным почитания богом в одном лице. Еще ребенком Эстев вычитал это в Законе Благодати и уже тогда вдохновился верой в силу человеческой воли. Соле мечтал стать протектором, верным рыцарем бога—человека, лишенным лица и имени, чтобы хранить Закон Благодати, и то, что он не годился на эту роль, было первым в его жизни настоящим разочарованием. Тогда он посвятил все свое рвение семейному делу, мечтая однажды соприкоснуться со священной для него личностью.
Переезд и последующие два года были тяжелыми. Местная гильдия пекарей долго не желал признавать Соле, продажи шли не очень, вдобавок ко всему жаркий приморский климат доводил до изнеможения, но в итоге все лишения стоили того. На третий год после переезда его дела пошли в гору. Настолько, что Эстев позволил себе печи на змеином молоке и особняк в районе Жемчужного порта. Однако все это меркло по сравнению с предстоящим вечером. Ему выпала великая честь готовить при дворе Черной Маски к празднику его Восшествия. Каждый год седьмой день Высокого Солнца встречали с радостью и трепетом, но этот случай был особенным. Ровно три тысячи лет назад Его Благость освободил Ильфесу и весь обозримый мир от Царя—Дракона. К этому Эстев шел всю свою жизнь.
– Живче! Живче! – прикрикнул он, вытерев пот со лба.
Жара на кухне стояла самая невообразимая, поэтому Эстев позволил себе небольшой перерыв. Поднявшись с кипящих жаром кухонь, он прошел по широкому служебному коридору и высунулся в ближайшее окно. Отсюда открывался волшебный вид на город, глубоко врезавшуюся в берег чашу бухты, в которой стояли величественные парусники, и реку, поделившую Ильфесу на две половины. Уже темнело, и на арочных мостах загорались фонарики. Цепи огоньков, словно луговые светлячки, разукрашивали извилистые кварталы в разные цвета, и только район Угольного порта оставался черным и мрачным, словно гниль на глянцевом плоде. Серый дымок фабрик уступал сизой пелене домовых печей.
Несмотря на страх перед неизвестным и ссору с родней, Эстев влюбился в этот жаркий город. Закаты здесь были необычайно живописными, в прибрежных харчевнях подавали изумительную крабовую похлебку, омаров и мидий, отваренных в специях со всего света. В парках зажиточных кварталов пахло апельсиновым и лимонным цветом, и в каждой таверне наливали тсудру, кисло—сладкую лимонную настойку, и терпкую темно—красную кижару, ударявшую в голову не хуже травяного самогона. Вакшами или авольдаста он ни разу не видел, да они и не выходили за пределы обозначенных для их проживания районов. Иногда Эстев подумывал посетить Некрополь или побережье Акул, чтобы своими глазами увидеть нелюдей, однако из трусости откладывал это решение на бесконечное потом. Вопреки расхожему мнению, воры и бандиты не кишели на улицах, хотя существовали кварталы, куда приличным людям заходить запрещалось, и все они располагались на правом берегу. Жизнь же Эстева протекала на левом. Ильфеса в несколько раз превышала по размеру Леак с близлежащими деревнями.
