Глава первая: Август 1989 года. Возвращение в деревню
Лето одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года в средней полосе России выдалось неровным. В июне, привычном дождями и относительной прохладой, термометры стали зашкаливать за тридцатиградусную отметку. Влажность одолевала. Дышалось тяжело. Молодые ещё в эту пору листочки лип скукожились, берёзовые свернулись в трубочки, травы стали буреть, полевые цветы не источали больше по утрам свой пьянящий запах, а полдни на равнинах накрывало маревом: липким, прибитым к земле. Ничего хорошего такая погода не обещала. И действительно, в июле, когда начались массовые отпуска, зарядили те самые, не пролившиеся месяцем ранее, летние ливни: тёплые и короткие, но при этом частые, по нескольку раз за день. Это било по нервам. Мешало отдыху на природе. И, наконец, август – самый долгожданный по количеству жарких дней, не успев начаться, впал в такой зной, что заранее иссушил надежды всех на плавный переход к следующему времени года. Как предупреждала метеослужба, осень должна была начаться строго по календарю: с сентября, с похолоданиями и дождями.
Поэтому, используя любую возможность, люди оккупировали водоёмы, выставляя на показ всё накопившееся желание загореть, подышать и поплескаться. Из городов уезжали подальше.
В деревне Серебрянка Калужской области, едва насчитывавшей в любое другое время года пару сотен жителей, число наехавших туристов значительно дополнило суеты в размеренную сельскую жизнь. Недавно открытый Дом отдыха с видом на речку привлекал внимание горожан тишиной мест и исключительной возможностью приобщиться к природе за умеренные деньги.
– Токо беда нам с этими москвичами, – жаловалась на данное событие одна из жительниц деревни Надежда Кравцова, в замужестве Белородько, – То в речке топнут. То угорят на солнце до обморока. То грибов всяких поганых наедятся. А намедни перепились и драку с нашими мужиками устроили: место на реке не поделили где рыбу удить. Беда, да и токо, – жаловалась Надежда, рассыпая акценты, как привыкла, на свой лад.
Она вела разговор с младшим братом Николаем, приехавшим в деревню из той же самой столицы. Родившись в Серебрянке, Николай никогда не хотел жить в деревне. Сызмальства его привлекала другая жизнь – городская, к которой он стремился и которую теперь имел. Окончив в Москве Бауманское училище, брат нашел там работу в строительной компании и жил в рабочем общежитии. В деревню за все годы учёбы наведывался лишь во время летних каникул. Приезжал ненадолго и больше для того, чтобы отъесться, отоспаться и после вновь броситься в пучину городского водоворота.
По деревне Николай никогда не скучал. Разве что только по родным: отцу с матерью да вот по сестре Надежде. Она, несмотря на разницу меж ними всего-то в три года, с самого детства казалась брату намного старше своих лет. Вот и теперь, глядя со стороны, Николай отмечал в двадцативосьмилетней Надюхе те качества, какими не обладали её одногодки-горожанки: дородность, какую-то особую природную добротность и естественность, воплощенные в её добродушном лике молодой женщины. Мягкая во всём, от суждений до походки, Надюха приковывала взгляд многих мужиков своей статью и чисто русской красой, такой, о какой писалось и пелось. Её голову венчала тяжёлая коса, закрученная по моде низко на затылке, со множеством шпилек. Некоторые из них были украшены пластмассовыми ландышами, отчего голова сестры казалась Николаю весенним полем. Милое лицо открывалось правильностью линий: полным овалом подбородка и щёк, выраженным разрезом глаз, точёностью носа с такими же, как у брата, тонкими ноздрями, миловидной растянутостью сочных губ. Сочетание русых волос, светло-карих глаз и поразительной белизны кожи, не осквернённой ни единым пятнышком, разве только что проступавшими сезонными веснушками, светлыми и редкими, придавали лицу ту редкую уникальность, что может встретиться только в таких, как эта деревня, потерянных уголках Руси. А налитость молодого деревенского тела была сродни спелому плоду, притягивающему сочностью и предвкушаемой сладостью. Но, совершенно не знавшая в чем её истинное достоинство, Надюха свои физические роскошества в ход не пускала. Воспитана девушка была скромно, по-деревенски. Рано привыкшая к труду, она, не в пример брату, всю свою жизнь связывала только с деревней. Именно здесь жила и работала на молочной ферме. Здесь же рано вышла замуж за агронома соседнего совхоза, и, обзаведясь семьей и тремя детьми, продолжала любить только этот уголок на Земле, бывший её настоящей и единственной Родиной.
– Не возьму я никак в ум, Коляня, как можь ты жить в этой угорелой Москве!? – продолжила Надюха разговор с братом и, заметив его усмешку, подтолкнула в бок, – Чё гогочешь?
– Ты, Надюха, точь-в-точь на мамку нашу похожа становишься.
Николай говорил ласково и не без грусти.
– Почему это?
– Говоришь как мамка. И внешне – вся в неё. Даже вон родинка та же. Николай глядел теперь на сестру ещё и с нескрываемой нежностью.
