Чёрные следы хорошо выделялись на первом снегу. Они уходили круто в небольшую сопку, и по ним нетрудно было понять, какой был зверь. Он легко преодолевал завалы, каменные осыпи, оставляя на белой поверхности четкие отпечатки немного закругленных спереди парных копыт. Где-то под вершиной сопки густо рос орешник – хорошее укрытие для любого зверя. Никакой охотник, даже самый опытный, не смог бы подобраться к зверю, не оставшись незамеченным. Да и глупо было карабкаться в сопку и сбивать ноги, чтобы потом вновь возвращаться ни с чем. Михаил остановился и отдышался. Изо рта белым снопом валил пар. С утра хорошо подморозило, и хотя воздух постепенно прогрелся за день, в лесу было приятно от прохлады. Приметив упавшее дерево, почерневшее и почти сгнившее от времени, он прикладом счистил с него снег и сел. Его раздирала досада оттого, что ему опять не повезло. Выходило так, что там, где другие подставляли ладошки и собирали, что падало сверху, ему приходилось тянуть руки, подпрыгивать, а оно выскальзывало всякий раз. С утра он успел отмахать полтайги и забрел черт знает куда. Заблудиться он не боялся. Не хотелось бить «копыта», как он называл свои ноги. А главное – все было зря. Не стоило гнаться за быком. Выслеживать его, как выражались охотники —тропить. «Собакам не под силу, а тут человек, да еще с этим», – он с грустью осмотрел ружье, которое держал в руках, и вздохнул. Но азарт – вещь коварная. Зверь заставляет забыть обо всём, даже о главном в тайге. Об оружие.
Он увидел изюбра недалеко от пасеки. Случайно. Бык с богатой короной быстро шел по противоположному ряжу, по самому гребню, выделяясь на фоне неба, затянутого белой дымкой, мощным силуэтом. Даже издали было видно, как вздувались мышцы на его грациозном, до совершенства отточенном природой теле. В такие мгновения человек забывает обо всём. Мечта охотника! Если бы у него был карабин, он бы не промахнулся. Он был уверен в этом на все сто. И тогда сидел бы он уже на пасеке и жарил свежую изюбрячью печенку. Но на коленях лежал старый допотопный дробовик. Зрелище было неприглядным. Обшарпанный приклад едва держался на двух болтах, и в одном, самом узком месте его пришлось перетянуть проволокой. Приклад был ерундой по сравнению со стволами. Вытертые от времени, и поеденные изнутри ржавчиной и раковинами, они уже не стреляли, а просто плевались. От рогатки, наверное, было больше проку, чем от этих стволов. Впрочем, и эта беда была мелочью. Оба ствола раздуло в патроннике. Вытащить из них гильзы, особенно латунные, после выстрела можно было только при помощи ножа или специального шила. Благо, нож был всегда под рукой. Но даже если все огрехи старого «дедушкиного» ружья собрать в общий узел, то они были пустяком по сравнению с главной проблемой. Ружьё осекалось, и такая беда была хуже промаха. Хуже всего, что может случиться на охоте. Такая беда могла стоить жизни. Как он до сих пор не разбил его где-нибудь в лесу, было просто чудом. Михаил погладил стволы рукой. Маленькие снежинки падали сверху и тут же исчезали на вороненой поверхности видавших виды стволов. Ружьё было действительно старым, довоенным. Где-то на замках стояло клеймо мастера, их украшала витиеватая гравировка. Вещь была сделана тогда, когда люди не скупились вложить в работу свою душу и, наверное, получали от этого большую радость. На совесть работали. Жалко было выбрасывать его. Оно было для него просто как память о прошлом. Далёком прошлом мест, в которых он жил. Ему почему-то казалось, что ружье еще сослужит службу. Пока же оно лишь спасало жизнь лесным обитателям. Последняя коза еще раз доказывала это. Она паслась на болотце, среди молодых березок, выискивая среди пожелтевшей травы что позеленее. Он зашел с подветренной стороны и остался незамеченным. До козы было каких-нибудь двадцать метров. Расстояние смешное, и Михаил уже предвкушал победу. Самонадеянность в охоте, как и в любом серьезном деле, —вещь опасная. Первый раз он промахнулся. Он не мог поверить своим глазам. Коза продолжала пастись, лишь озираясь по сторонам. Он выстрелил еще раз и снова промазал, но косулю словно кто-то держал. Она лишь подалась вперед и остановилась. Отчаянью его не было предела. До боли в суставах он сжал цевьё, едва не переломив дробовик пополам. Из груди вырвалось страшное проклятие, то ли в адрес козы, то ли в адрес ружья.
Зверь отпрыгнул в сторону и легко побежал по болоту, подставив ему весь бок, словно дразня. Перезаряжать не имело смысла.
Ему ещё не было тридцати. Всего год назад он жил совершенно другой жизнью. Каждый день в крохотной комнатёшке рабочего общежития, сидя в кровати и подложив под спину подушку, он проверял детские тетради, закатываясь истерическим смехом от нелепости предложений и ошибок своих подопечных. Орудовал, как казак шашкой, красной пастой, раздавая двойки и тройки направо и налево. Вечерами он оказывался в компании таких же молодых, как и он, учителей, споря на самые разные житейские проблемы. Они вечно спорили, бесконечно пили крепкий чай, похожий на берёзовый дёготь, или смотрели «ящик». Когда все надоедало, он пропадал в автоклассе у Тимофеича, где стоял бильярд, и где после работы собиралось много разного люда, и напивался там до помутнения рассудка. Просыпался на следующее утро, не соображая, где он и как попал домой, не в силах вспомнить вчерашнее. Потом он засовывал «лысину» под кран, трезвел, проклиная и себя, и жизнь, и шел на уроки. Так продолжалось два года. И в один не самый прекрасный момент этой жизни он понял, что ему нужен выход. Школа. Общага. Дети. Родители. Так может тянуться бесконечно.
