Будильник щелкнул и, прежде чем зазвонить, на секунду задумался. Дуся протянула руку, нажала кнопку. Быстро повернув голову, посмотрела влево, туда, где стояла кровать бабули. Та не спала. Дуся не знала, что будет, когда утром увидит ее глаза закрытыми. То есть знала, что это когда-нибудь случится, что бабуле не пятьдесят лет и что она, разбитая параличом после гибели Дусиных родителей, держится все это время только потому, что не на кого, по ее мнению, оставить внучку, и что надежды на выздоровление нет, и что сил у бабули немного. Дуся все это знала и каждый день просила то ли бога, то ли судьбу: пожалуйста, еще немного, не сейчас, я ведь стараюсь. Я не хочу, чтобы она умерла, я делаю все, что только могу. Я не знаю, как буду жить еще и без бабули. Для чего. Зачем.
Утренний распорядок в последние двенадцать лет почти никогда не нарушался. Поставив на огонь чайник, Дуся засыпала в термос горсть сухих трав, быстро приняла душ и вернулась в комнату.
– Вставайте, графиня свет Евдокия Романовна, нас ждут великие дела!
– Да уж поднимай. Что-то сегодня в четыре как будто кто толкнул, так и не заснула больше. – Бабуля говорила медленно, но довольно внятно.
– Ты как себя чувствуешь?
– А как, ты думаешь, чувствует себя полупарализованная старуха, которая второй десяток лет не может самостоятельно существовать? – забрюзжала бабуля.
Это был хороший признак. Это означало, что на сегодняшний день со здоровьем у полупарализованной старухи все более или менее нормально. Когда она плохо себя чувствовала, то становилась кроткой и ласковой. И тогда Дуся пугалась по-настоящему. А сегодня, слава богу, все ничего. Слава богу.
Дуся легко взяла бабулю на руки, мельком подумав, что та становится все легче и легче, и отнесла в ванную. Поставив бабулю на пол, сняла подгузник, сунула его в целлофановый пакет и туго завязала. Прямо в ванну устойчиво поставила пластмассовое креслице, сворованное в кафетерии на углу позапрошлым летом, посадила туда старушку, включила душ и вложила шланг в ее левую руку.
– Не горячо?
– Иди уж.
Бабуля всегда требовала, чтобы все, что возможно, она делала самостоятельно. Почему-то она считала, что так она меньше обременяет Дусю. Дуся закрыла дверь в ванную, налила в термос воду из вскипевшего чайника, этим же кипятком залила овсяные хлопья, насыпанные в глубокую фаянсовую миску. Завтрак готов.
– Забирать? – заглянула в ванную.
– Да уж не забудь…
Дуся выключила душ, накинула на бабулю большую махровую простыню и, завернув прямо с головой, понесла в комнату. Там тщательно вытерла насухо дряблое тельце, сноровисто надела на старушку подгузник и платье, посадила в инвалидную коляску и покатила на кухню.
– Пожалте кушать!
Тому, что есть надо левой рукой, бабуле не пришлось даже учиться: она была левша. «Видишь, во всем есть свои плюсы, – радовалась она. – А то все детство приучали: в правую возьми, в правую возьми… и ложку, и нож, и ножницы… а уж когда няня увидела, что я левой вышиваю, то-то скандал был! Эх, дура была няня, родись я правшой, что бы я сейчас делала?» Дуся тоже этого не знала. Бабулина леворукость пришлась очень кстати. После того, как правая половина ее тела оказалась парализована.
– Они опять стоят. – как о чем-то постороннем сообщила Евдокия Романовна, вылянув вниз из окна – и я не сомневаюсь, что по твою душу. Вчера, когда ты ушла, они исчезли тоже, и появились только после того, как ты пришла.
– Нет, ты просто выживаешь из ума! – вспылила Дуся, продолжая спор, начатый примерно неделю назад, – ну кому мы нужны? Пойми ты, мы – никто, государство – другое, все, понимаешь, все не как раньше! Да ты представить себе не можешь, до чего сейчас дошел технический прогресс! Если за мной будут следить, я никогда этого не узнаю! Ни-ког-да! А уж ты и подавно, – уже спокойно добавила она.
– Вот и я думаю, – задумчиво сказала бабуля, – это кто ж хочет дать нам понять, что за нами следят? И за каким хреном? Все знают, что я с утра до вечера торчу у окна. Ничего такого особенного я не видела, хотя все про всех знаю и могу тебе порассказать, хотя тебе и неинтересно. Да и если бы видела что-либо странное, прихлопнуть меня сразу – дело плевое, ты-то весь день на работе. А следят за тобой, и так, чтобы я это заметила и тебе сказала. У тебя на работе ничего нехорошего не делается?
– Да ты что, бабуль! Что нехорошего может делаться в рекламном агентстве! Это же не политика, это – реклама. Видишь же по телевизору: «Изменим жизнь к лучшему!» – пропела Дуся.
– А может, вы там втихаря деньги отмываете?
– От чего отмываем?
– Ну, от чего все отмывают. От наркотиков, оружия, мало ли от чего…
– Знаешь, даже если и отмываем, я тут точно ни с какого бока не касаюсь. Мои клиенты платят безналом, все у меня на виду, и деньги проходят копейка в копейку, и документы… Так что из-за работы за мной следить никто не будет.
– А знаешь, – мечтательно сказала бабуля, – может, это женихи?
– Кто?!?
– Поспокойнее. Ну, не женихи, а жених. Когда я в госпитале лежала, помнишь, у меня соседка по палате была азербайджанка, Гуля?
