Глава 1
На краю леса – темного и дремучего – стоял дом. Да не абы какой, а крепкий, кряжистый, богатый. Всяк, кому доводилось побывать в лесу, говорил, что место проклято, и лишь хоромина ведуньи Добромилы хранит Загорянскую весь от хворей и напастей, что напускает на людей нежить из дебрей Черемысла.
Добромила жила близ леса уже тьму лет: никто и не помнил времён без нее. Уважали знахарку, но и побаивались. Много знала премудрая, многое умела, с того и народец видел в ней ближницу богов – светлых, темных и всяких иных, что серединка-наполовинку.>1
Волховать>2 не волховала, силы не те, но травы знала, хвори гнала настоями, отварами, водой ледяной и горячей. А иной раз и заговором тихим. Бывало, придет к болезному, рукой поводит над ним, глаза прикроет и давай шептать: и страх, и жуть. А болезный глядишь, на другой день уж спит-посапывает, а на третий – ходить начинает. Вот тебе и страсти, и жути.
Лет с десяток тому, стали Загорянские бабы примечать, что Добромиле муторно: невеселая, неспокойная, иным разом и злая. Одним летним днем взяла знахарка, да и ушла из Черемысленского леса, а вернулась уж не одна, а с девчушкой годков трёх от роду: глазки серенькие, волосики кудрявенькие, светленькие, словно пшеничка зрелая на поле.
Признала ее внучкой, взялась передать ей науку свою: все по лесу за собой таскала, все травки показывала, а уж потом и научила девчонку и сушить, и тереть, и запаривать. Письму обучила>3, счету да иному всякому, чему сама поднаторела еще в отрочестве в Новограде. С внучкой Добромила и сама будто омолодела, гнуться перестала, глазами засияла наново. Назвала девчушку Владой и любила крепенько, как любит под исход жизни баба, не родившая на свет своего дитяти.
Владушка и росла при бабке доброй, расцветала. А уж когда вошла в девичью пору и навовсе закрасавилась. Парни Загорянские частенько бродили возле леса, все поджидали – не выглянет ли Влада, не подарит ли словом добрым? Она и дарила, чем могла: взглядом теплым, красой редкой. Не высока, не низка, стан тонкий, плечи округлые, коса цвета спелой пшеницы – долгая, тугая – а глаза до того ясные, такой жемчужной серости, что еще поискать надо. И руки нежные, белые: бабка работой не неволила; с поры, когда внучка уронила кровь первую, уж не посылала Владку на репища, в землице копаться не дозволяла. Жили тем, что народец приносил за ведовство и отвары чудодейственные. А несли немало; иной раз в домок опричь Черемысленского леса и родовитые приезжали. И правду сказать, болезнь-то никем не гнушается: ни богатым, ни бедным. Чай, перед богами все равны, особо, когда голышом, без одежек златотканых и бус драгоценных.
Добромила внучку берегла: учила уму-разуму и гордости девичьей. Впрок пошло: Влада переняла науку от бабки доброй и ведать стала едва ли не лучше Добромилы. А все с того, что обретался в ней дар, подаренный светлыми богами.
Старая знахарка радовалась, глядя на Владу: смирная, умелая, пустых гляделок не пялит, а ко всему с раздумьем и пониманием. Одна беда – уж слишком красивой уродилась. Как пойдет по веси, так все парни голову набок и сворачивают, провожают взглядами жадными, дурными.
Добромила часто сны глядела вещие, истинные, данные Правью. Однова открылась ей Владина судьба да напугала. Сон-то мутный, будто снежком припорошенный, но одно поняла старая ведунья – все беды, что выпадут на долю внучки, случатся из-за парней. Потому и стерегла Владку от них, как умела; знала наверно Добромила – как лишается ведунья девичества, так и дар ее слабым становится, родит дитя – обессилеет навсегда. Такова воля светлых богов – так было, и так будет вовек.
Добромила-то знала, что на внучке поцелуй самой Пресветлой Лады>4, а как же от любви сберечься, коли сама богиня ею и одаривает? Но помнила старая ведунья, что Лада может быть и грозной, ярой женой Перуновой. И неведомо, что получится из Влады-ведуньи: ладуница или властительница. Неспроста и имя ей такое дала – либо лад от нее случится, либо власть взрастёт. Ничего наперед не стала удумывать старая знахарка, а порешила жить, как и раньше жила: служить богам, а уж потом их милостью и людям. Тому и внучку научила.
В ночь, когда Владке минуло пятнадцать зим, Добромила узрела сон, да не простой: вроде и явь, а вроде и нет.
С мороза зимнего в дом Добромилы вошла сама Лада Пресветлая, склонилась над спящей Владкой и оправила волосы её пшеничные: смахнула блестящую прядку с глаз, за ухо завела. Постояла малое время, полюбовалась на красавицу, а уж потом и обернулась к двери, где на пороге стояла Ягиня>5Премудрая:
– Вот ведь как, Ягиня, две женывстретились возле Владки. Как делить станем девицу?
Добромила затряслась на лавке своей, зашарила тряскими пальцами по груди, будто душил кто, но слова не молвила: сами боги явились, тут не до простой знахарки.
– А чего ж делить? – голос Ягиняпрозвучал недобро. – Полотно уж соткано. Макошь>6судьбу сотворила, а Доляс Недолей>7нити правят.
– Ой, сестрица, негоже врать, – Лада взглядом высверкнула огненным. – Сама ведь знаешь, дар во Владе редкий, а стало быть, и нить может запутаться. Так что скажешь, Премудрая?
