Моей маме, ведь она обожает всё испанско-мексиканское, папе, который не верит в мистику, и младшей сестрёнке Микаэле, потому что она просто моя сестрёнка.
Посвящается Ирацибете. Кому, как не ей, знать, что цель оправдывает средства.
Устилающие гроб оранжевые бархатцы так напоминали пламя, бликующее в зрачках испуганной девушки.
Ещё бы ей не быть испуганной, в гробу ведь лежит она, а не кто-то другой.
Надежда не могла произнести ни слова, она даже не могла пошевелиться, как и что-либо предпринять; конечности её оставались недвижны, она лишь беспомощно шарила глазами и часто моргала, пытаясь привлечь моё внимание.
Я всячески избегал встречи взглядом с ней, потому что слишком стыдился посмотреть ей в глаза и столкнуться с этим страхом, застывшим на её лице.
Мне лишь оставалось утешаться мыслью, что я делаю то, что должен, по-другому быть не могло и не может и что ради этого всё и затевалось.
Много лет прошло с тех пор. Двое моих сыновей, Сантьяго и Себастьян, уже женаты сами, а дочь, которую я втайне ото всех назвал в честь девушки, сотворившей чудо и ныне покойной, я совсем скоро сам поведу к алтарю.
История та произошла со мной около двадцати пяти лет назад. Казалось бы, я должен уже забыть о произошедшем и в полной мере наслаждаться семейной жизнью, но временами чувствую мурашки, пробегающие по спине от дуновения холодного, замогильного ветра, которого не должно быть дома знойным летним днём. И тогда мне страшно оборачиваться, потому что всегда думаю, что она стоит за моей спиной.
Я никогда не оборачивался, потому что боюсь увидеть её, боюсь вновь увидеть эти широко распахнутые глаза, полные ужаса и непонимания.
Может быть, если я расскажу свою историю, которая, возможно, покажется вам недостаточно правдоподобной (однако заверю вас, это, к сожалению, или к счастью, произошло со мной на самом деле), мне станет хоть немного легче, и я перестану вздрагивать всякий раз, когда любая мелочь напоминает о ней.
Тысяча девятьсот девяносто восьмой год, мне двадцать семь лет.
Загребая резиновыми шлёпанцами мокрый песок на турецком пляже, я чувствовал, как песчинки царапают ступни и забиваются между пальцами. Волны Средиземного моря то и дело норовили лизнуть мне пятки или хотя бы подошву шлёпанцев, но я спешно удалялся от воды, вдоволь накупавшись. Подняв оставленное под зонтиком полотенце и отряхнув его от песка, я наскоро вытерся и промокнул волосы, облепившие голову, а теперь же небрежно растрёпанные.
Подхватив под мышку полотенце и взяв в одну руку сложенные солнцезащитные очки, а в другую небольшую сумку с вещами, я пошёл по берегу. Сымитировав рукой козырёк от солнца, я высматривал околопляжевые кафешки на первой береговой линии.
Отыскав какую-то солидно выглядящую забегаловку, я направился к ней, обсыхая на ходу. Я ещё не переступил порог кафе, а уже услышал, как там играет приятная танцевальная музыка без слов. Джазовая, кажется… но я не назову себя асом в музыке, поэтому могу и ошибаться.
Полы в бистро были из светло-серых досок, которые начинали совсем чуть-чуть подгнивать, но это не мешало им весело поскрипывать у меня под ногами, пока я, снуя между столиков, пробирался к барной стойке, чтобы там посмотреть меню. За столик я пока садиться не хотел, потому что если сяду – это меня почти обяжет что-то да заказать, а я ещё не был до конца уверен в правильности выбора именно этого кафе.
У стойки никто из персонала не стоял, а за столиками при этом ели люди. Кто им подавал еду? Кто у них принимал заказы?
Я вопросительно оглянулся к людям.
Один парень участливо взглянул на меня и, активно жестикулируя, что-то сказал мне на турецком и кивнул куда-то позади меня.
– Простите, я не понимаю турецкий, – ответил я на английском, разведя руки в стороны.
– А… – протянул парень, понимающе покачав головой.
Прожевав до конца наггетс и прочистив горло, он повторил, но уже на английском:
– Вы нажать на колокольчик, потом официантка придёт, – ломано сказал он, но я всё понял.
– Спасибо, – я расплылся в улыбке.
Тот улыбнулся в ответ.
Я снова обернулся к барной стойке и нажал на серебристый, но уже прилично зашорканный и потрёпанный звоночек.
– Иду! – тут же раздался женский голос где-то. – Иду-иду, я сейчас! – воскликнула официантка и выбежала из какой-то каморки к стойке.
Мне хватило одного взгляда на неё, чтобы от неожиданности выпустить из рук и очки, и полотенце, и сумку.
– Ой! – удивилась эта девушка и кинулась мне помогать. – Давайте я всё подниму! – на английском с лёгким русским акцентом предложила она, тут же собирая мои вещи с пола и складывая их на стойку.
Я впал в ступор, разглядывая её.
Это лицо мне было до боли знакомо. Кажется, будто я знаю эту девушку уже очень давно, а не впервые вижу. Эти глаза, скулы, волосы и губы… всё такое родное. Я не мог отвести глаз, и, наверное, так глупо выглядел, когда с открытым от удивления ртом рассматривал официантку.
– Здравствуйте, – вежливо поприветствовала она меня, чуть кивнув.
Кажется, мой шок остался незамеченным для неё, потому что буквально ещё мгновение назад она увлечённо поднимала моё барахло.
– Зд-здравствуйте, – рассеянно пробормотал я, без смущения пожирая её глазами и не веря тому, что вижу.
