НИКОЛАЙБАЖОВ – АБРАМОВ
СУДЬБЫ.
Повесть. ***
Вот и настал в тот день. Зоя, дочь Альбины Егоровны, того дня: ждала и не ждала. Помнила, конечно, в письме отцу обещала приехать на каникулы летом, сразу как сдаст сессию в университете за третий курс. Хотя ей уже, все равно было: поедет она к отцу, или, не поедет. Три года прошло с тех пор, как она сразу же после окончания средней сельской школы, перебралась к маме в областной город.
Что и говорить. Зоя росла в сложной, неустойчивой семье. Ее мама, сегодняшняя расфуфырка – Альбина Егоровна, а тогда, просто Альб – так папа Зоина звал ее тогда. Не сказать, что безумно он ее любил, но уважать ее, уважал. Сказалось, наверное, не испугалась трудностей. Дала ему согласие, родить ему ожидаемого ребенка. А тянули они с рождением ребенка, только потому, у них не было собственного элементарного угла. А надеяться на скорый свой угол, надежды в перспективе у них не было. Где он, Степан, трудился инженером на телевизионном заводе, надежды там получить квартиру у них перспективе уже не было. А после того, как он и она оказались за воротами родного завода, как отработанными материалами, в наличностях у них в сберкнижке числилась всего 480 рублей, после Павловской реформы и отнимание денег у населения. Кто не знает, или забыл: 480 рублей – это до реформы, было около 50 тысяч рублей. Была у них еще дочь – Зоя. Да еще: машина «шестерка», почти новая. Как раз, перед реформой Павлова, успели выцыганить через Северных чукотских знакомых, эту «шестерку». Бабка, которая, сдавала им временно двушку, как только узнала, что они теперь бомжи – безработные, сразу же поставила им невыполнимое условие.
«Теперь,– сказала она, – каждый день будете платить мне, «с рыла! – по 100 рублей. Иначе распрощаться придется…»
Это сколько? Сума сойти.
Поэтому им пришлось, временно, так решили они тогда, перебраться в поселок – у Степана там родительский дом сохранился. Кстати, не плохое там место было. И дом был добротный – пятистенка. Рядом еще живописное вытянутое озеро, почти к его дому поступала. На взгорке, почти у крутизны берега, стоял бревенчатый дом – пятистенка. Но, Альб, надо было ее знать, последний момент, воспротивилась с намерением мужа, переехать туда.
– Я не для того когда-то из деревни уехала, чтобы назад возвращаться! – сказала она ему запальчиво.
Что поделаешь. Парткомов теперь нет. Слезу теперь некому в этой новой России пускать. Договорились так. Он будет жить вместе с дочерью в поселке, а она, остается здесь в городе.
– Пока,– делая ударение на это слово, сказала она ему, – буду так совать на семейной машине.
Но «пока», это у нее, что-то все время откладывалась на потом.
В начале, она говорила, веря все еще, что это «пока», недолго продлится. Ну, люди тогда не верили, что Ельцин своими руками, разрушит страну. А чуть позже, стала говорить, успокаивая себя.
«Раз молчат, им и без меня там хорошо».
Время шло. Альб рулила, крутила баранку, да и это деликатное чувство – называемое верность к своему мужу, подзабывать стала. Особенно, это когда ей интим предлагали пассажиры, которых она развозила по городу. Сама она, Альб, иногда, когда изучала после бурного интима себя перед зеркалом, удивленно всегда хмыкала:
– Чудно. Ничего же во мне нет. Даже, титек нормальных, а липнут. Нет. Чудно.
И это ее окрыляло, делала Альб даже чуть уверенней к своей особе. А то ведь она, когда смотрела себя пристально в зеркало – и это у нее случалось в каждое утро. Наводить, как она говорила себе: «Марафет». Подкрасить веки, ресницы, губы, серость лица – из завода она вынесла – пудрила под загар. И все это проделав, Альб бросала через плечо бабусе «чао», у которой она снимала угол, садилась в свою машину.
– Свежести, свежести мне надо,– говорила она себе, и, когда это, возможно, стекло со стороны водителя, всегда она держала приспущенной.
А то, что эти, не плановые интимы, часто у нее стали случатся – сказывалась это, она устала жить без мужика ласки. «Прогладь» – она насытила. Ей теперь, хватало и на оплату съемного угла, и на себя. О дочери, будто уже забывать она стала. А если и, уличные, встречные девочки, напоминали ей о ее существовании, она отряхивала эту «блажь», шла дальше, с теми же возникшими в голове оправдательными словами.
«Да, ладно. Не умрут же. Деревня ж, все – тки, огород…»
То, что теперь деревня другая, не похожая на ту, в котором она была до университета, Альб об этом смутно теперь знала. В телевизоре, то, что она видела, не верила.
«Совсем что ли я,– говорила она,– чтобы их сказки верила? Врут же они».
А то, что сейчас творится в ее родной деревне, Альб, к стыду своему, действительно, ничего не ведала. Университетские каникулы, она не ездила в деревню. В каникулы она, устраивалась на случайную временную работу – одеться, деньги были нужны, а деревня, ну, что ее мама одна могла помочь ей. Она ей как-то писала, когда она еще работала на заводе, что устала жить одной, и поэтому она пустила, чтобы одной не жить, Максима Максимовича, соседа своего, который, она писала, схоронив свою Акулину, остался один.
