Я решил-таки написать коротенькое предисловие к этой повести или короткому роману, затрудняюсь определить. Я не стану говорить, как многие авторы, будто нашёл эту рукопись там-то и там-то, при таких-то обстоятельствах, что она меня возмутила или, напротив, покорила и так далее и тому подобное. Всё это делается для того авторами, чтобы отделить написанное от себя. И я прекрасно понимаю это наполовину сознательное, наполовину инстинктивное желание. Я чувствую ту же потребность отказаться от своих же слов. Поэтому хочу сказать следующее. Это ни в коем случае не автобиографическая повесть. Хотя бы потому, что хронологически моя жизнь и жизнь автора записок не совпадают. Кроме того, герой всегда существует в узком коридоре, который ему отводит автор в виде сюжета и темы. Моя же жизнь представляет несравнимо большую вариативность. Нити вариативности тянутся в моём сознании во внешний и мой внутренний мир во все стороны, здесь же, в этой повести, есть пучок света, вокруг которого тьма. Образ тьмы и света здесь не в метафизическом смысле, а в структурном. У жизни одна структура, у произведения другая. Гораздо более ограниченная. А в метафизическом смысле высказался Гоголь, который когда-то где-то сказал, что автор, писатель, не выражает и шестой части самого себя. Я с ним полностью согласен.
Вот и всё, что я хотел сказать, пожалуй.
1.
Я всё думаю, что может войти в мой дневник? Почти всё, что происходило в последние четыре года, я передать не в состоянии: слишком сильны были катаклизмы и слишком равнодушен я сейчас к ним и далёк от них. Однако, соотносясь с идеей, я попытаюсь рассказать историю от своего имени, но предупреждаю, что это не вполне я, как и люди, окружающие мой персонаж, не вполне те, что окружали меня.
Сейчас я живу недалеко от Рижского вокзала в старом пятиэтажном доме. Чтобы попасть ко мне, нужно найти улицу N-скую, дом пятнадцать, войти под арку, повернуть налево в вечно распахнутые двери и подняться по узкой, сырой лестнице до пятого этажа, где первая слева дверь, обитая наполовину фанерой, и будет моей. Звонка нет, надо постучать.
Когда меня отчислили из института «из состава студентов», я стал претерпевать сильное бедствие: не было места для жилья, деньги тоже кончились. Я ночевал у своих редких знакомых, продал часть своих вещей на Тишинском рынке, в общем, мне было тяжело. Впрочем, я был счастлив, что больше не учусь в институте.
Тогда я устроился работать дворником в каком-то ДЭУ или ЖЭКе, или ДЭЗе, или как-то иначе звучит это место.
Моя начальница недоверчиво отнеслась ко мне. Долгий опыт работы со студентами (я устраивался как студент, иначе было невозможно устроиться) показывал, что взять на работу студента невыгодно: плохой работник. Зная о подобном предубеждении, я принялся усиленно, намеренно трудиться. Это имело положительное действие, и уже через неделю сентябрьским солнечным утром я шёл следом за начальницей получать квартиру.
Свернув в какую-то арку, мы вошли в тёмный подъезд; пахнуло в лицо сыростью, мышами, какой-то кислятиной. Мы поднялись по узкой лестнице со стёртыми ступенями на пятый этаж. Начальница предупредила, что в моей квартире проживает нелегально какой-то гражданин. Это меня неприятно удивило и озадачило. Выходит, мне нужно ещё кого-то выселять. Дверь оказалась закрытой, на наш стук никто не отвечал. Мы оставили записку неизвестному, чтобы он срочно покинул квартиру. Я, не скрывая досады, удалился, – ведь мне нужно теперь опять напрашиваться к кому-нибудь на ночлег.
На следующее утро я вновь пришёл, но дверь оказалась вновь закрытой, записки не было, значит, некто её читал. Я очень разозлился, подумал, что надо бы взломать дверь, но инструмента для этого не было, да и нужно получить разрешение у начальницы. Вновь я оставил записку, но более нетерпеливого содержания. Начальница, когда я ей рассказал о результате моего похода, разрешила мне взломать дверь, если завтра неизвестный не покинет квартиру. Инструмент она подсказала взять у соседей.
На следующее утро дверь по-прежнему была закрыта, записки опять не было, на мой стук никто не отвечал. Я постучался к соседям. Вышел пожилой мужчина. Я объяснил ему, в чём дело, спросил, не видел ли он того, кто там живёт. Сосед сказал, что видел, что это молодой здоровенный парень, что нужно быть поосторожнее, а то «может быть беда». Я сказал, что пустяки, ничего не будет, взял у него инструменты, молоток и отвертку, и принялся расковыривать щель между дверью и рамой. Однако мне пришлось долго повозиться. Подошла начальница, – замок всё никак не сдавался. Наконец, от моего удара ногой дверь распахнулась, и я вошёл в квартиру. Следом за мной вошла начальница.
2.
Я ужаснулся негодному состоянию квартиры. Горя желанием знать, кто здесь живёт, прошёлся по комнатам. В одной из двух комнат, маленькой, шириной в два, а длиной в четыре шажка, на стуле, стоящем по центру, лежала ощипанная буханка чёрного хлеба, на полу валялись засаленные рюкзак, спальный походный матрас, одеяло, кое-какие вещи. Возле окна стояли в ряд несколько банок консервированных овощей, а в углу вёдрышко со свежими абрикосами. «Гляди, – возмутилась начальница, – устроился. С абрикосами. С соленьями. Зимовать здесь собрался. Вот наглец, а!»
