Уже зелень испорчена. Близорукость.
Каин в глазах. Уже вытравлен круг,
Разбередивший площадную глупость,
Не пощадив голубей и старух.
Влажные слепки пространства, бумаги
Без судей к ногам приговорены.
Отрезвленные нашатырем бедолаги
В них похоронные видят цветы.
Уже не услышать ругань фонарщика.
Без ласки остыла стеклянная плоть.
И будто сам грешник над площадью в наволочке.
Уже вышел табак и бессильна щепоть.
Без благословения пустой табакерке
Уже не до музыки. Город пропал.
Лишь по старинке, как на поверку,
Из коконов к окнам сзывает квартал.
Гражданам июля
Так случается, город постигнет жара,
Полдень воблой хрустко доходит под пеклом.
Капля соли искрится на проводах.
Час седой и колючий, как пригоршни пепла.
В этот час, расходясь, подгоревший белок
Загоняет в подвалы все тучи и тени.
Упирается палец в помертвевший висок,
И листва задыхается, празднуя лень.
Безголосый базар, его птицы мертвы.
Не смыкает свои воспаленные веки
Над трудами бритоголовой братвы,
Что терзаема искусом крови вовеки,
И чудачеств не счесть при такой духоте —
Сцены ревности, бег, суета объяснений,
Сток пощечины. Клокотание в котле
Не унять. И, как раки, краснеют колени.
***
Сам воздух растерзан, что фраза заики,
Где ветер, как хохот, ресницы смыкает,
Где страшно, а спины слепые безлики,
И псы сиплый лай вместе с пылью лакают.
Там шорох шнуром пол ногами резвится,
Где, враз оборвав телеграфные вены,
Сам воздух, дрожащий, как самоубийца,
Трется щетиной о серые стены…
***
Лето – душная картонная коробка.
Бродит с ней язычник в пестрых странах.
Пахнет рыбой плащ его короткий.
Ядовитый зуб в худом кармане.
Блуд в харчевнях, где он спит и курит,
А в гекзаметре шагов его одышка.
И слепой ему дороги не уступит.
И когда умрет – мы не услышим.
О. Матфею
Назваться Матфеем и носить безмерную душистую рубаху,
И полагать, что можно остановить время подобранным где-то прутом,
И при встрече с умершим улыбаться, не испытывая страха,
И сотворение лета именовать своим ремеслом,
И рассказывать всем, как правильно изобразить мелодию,
И в трамвайном треске души не чаять,
И грозить премилым девицам пальцем навроде
Доброго наставника, их спутников не замечая,
И подолгу болтать о чем-то с дворовой собакой,
И подолгy стоять на вокзале молча,
И не уметь смеяться, и не уметь плакать.
Но слышать, как переговариваются летчики,
И знать, какие сегодня на базаре цены,
И не различать птиц, всех называя птахами,
И, укладываясь, засыпать мгновенно,
Не снимая безмерной душистой рубахи.
***
Облаков ли не уберегли?
Или были белыми дни?
Волей невидимого ли весла
Высь с одуванчика смерть унесла?
Седобородая морда ль быка?
Олух пролил ли ведро молока?
Или постели постланы были
С вечера, да любить позабыли?
Или любили, но рано ушли?
Или ключей под ковром не нашли?
Выкупаны ли в муке воробьи?
Или оставлен след от ладьи?
Или дурили, да в перья попали?
Или глаза от застолий устали?
Или лето Лете сродни?
Или были белыми дни?
***
Так металлическая грамота оград
Выдерживает поцелуи детских щек,
Так терпят станции те слезы наугад,
Что дарит им, прощаясь, новичок,
Так сносит сказочная тишина
Стрельбу из спичек по углам подвала,
Так смерть к блаженному нежна,
А ей любви недоставало,
Вот так же нас хранит судьба,
Статистов, свистунов окраин,
И не дает сойти с ума,
А сколько о себе мы знаем!
***
Мне бы затылки твои перечесть,
К песку устремившийся взбалмошный август.
С коварством придумывающего весть,
Остановить бы, запомнить, пусть старостой…
Но близнецами мне беглецы.
Кричу впопыхах, выкликаю их словом.
Душа моя видеть уже не готова.
Успеть упереться бы в изразцы.
Успеть бы наметить путь солнечных строчек.
Как в детстве, попав в рукомойник мячом,
А не успею, дай, Господи, точности
Влет задремавших коснуться плечом!
***
Я читал осень, касаясь пальцами золота знаков.
Где туман, забавляясь, морочил кустарник газовыми платками.
Как из разобранных шахмат демоны дыма и лака
Легкое отражение свое пили большими глотками.
С каждым глотком прояснялось. Здесь следы Бутафора.
В них конницы круговерть, в них канкан и рука,
И разряд электричества в напряженном изгибе танцора.
Или лопнула нить, что держала звезду до утра.
Я видел как лес, дрогнув, вдруг закружился. Солнце!
Плыл неприкаянный плод в свите косматой стрекоз.
Медные стрелы пробили себе ослепительные оконца,
Чтобы по свисту пространство поймать в сети из ста полос.
Листья трещали, морщась от света, и враз рассыпались стручками.
Так бронзовый маятник насмерть дробил придуманный утром узор.
Оцепеневшие горбились тени, касаясь друг друга плечами,
А контур, качаясь, уже размечал для сумерек коридор.
***
Вечер, зверь, переживший весь ужас охоты,
Город, как улей, наполнил ленивым гулом,
Желтый огонь расплескал по стеклянным сотам,
Руки на раме черною бабочкой высветил.
Тревожно, будто прощание, и вещи на стуле,
Будто лукавый смех мой на вечере выместил,
Тянет теперь на потеху с собой.
Или это кривляется пар над плитой?
***
Бывало,
Дождавшись раздора и грязи,
Он срывал гнилую мешковину над городом
