Первое объявление в столбце подобных же гласило:
«Милая, обаятельная блондинка с уравновешенным характером ищет спутника жизни для совместного проживания…»
Второе было еще хлеще:
«Очаровательная брюнетка, добрая, отзывчивая, трудолюбивая, хочет связать жизнь…»
И так далее, и тому подобное.
– Вот дают, а!!! – полувосхищенно, полунасмешливо выдохнула Алька, раскачиваясь на стуле в своей спальне. – Ну не женщины, а сплошное совершенство! Все-то они очаровательные! Все-то милые! И главное – трудолюбивые!..
При этом ее рука с зажатым в ней карандашом разрисовывала страницу брачных объявлений вдоль и поперек зигзагообразными линиями, норовя прорвать тонкую серую бумагу газеты местного полиграфического издательства.
– Никто! Никто не напишет про себя: склочная, сварливая, постоянно ноющая по поводу отсутствия денег в кошельке… Никому не придет в голову мысль написать: без макияжа, а особенно по утрам, выгляжу как драная кошка… – продолжала она ворчать, читая дальше. – Все красавицы, умницы, способные понять!.. Чушь! Чушь и вздор!!!
В раздражении забросив газету в угол, Алька вскочила со стула и ринулась в прихожую. Там она принялась сверлить взглядом свое отражение в зеркале.
– Ну что можно написать про тебя, чучело ты гороховое?! – едва не плача адресовала она самой себе вопрос. – Ни внешности, ни роста, а уж об уме и говорить не приходится!..
Заявляя так, Алька, конечно же, кривила душой. При росте метр шестьдесят пять она обладала пусть не броской, но достаточно приятной наружностью. И самое главное: что-то таилось в ней эдакое чарующее, отчего мужики никогда не проходили мимо, не обернувшись ей вослед. Была ли тому виной непослушная копна пепельного цвета мелких кудряшек, а может, россыпь веснушек на вздернутом носике. Но когда Алевтина, мерцая голубыми глазищами, спрашивала с едва заметной хрипотцой: «Извините, уважаемый, вы не могли бы уделить мне минутку?..», то «уважаемый», судорожно сглотнув, готов был посвятить ей не только минутку, но и весь остаток дня, а может, и всю свою жизнь без остатка.
А вот что касается ее умственных способностей, то тут разговор был особый…
Проучившись два года в одном из институтов родного города, Алька с протяжным вздохом отодвинула от себя однажды учебники и выдала оторопевшим от неожиданности родителям:
– Все! Хватит! Образование ума не прибавляет! Не хочу я пять лет просиживать джинсы на студенческой скамье, чтобы потом всю жизнь сидеть в захолустной бухгалтерии и сводить дебет с кредитом!
– Аленька, голубушка! – всплеснула тогда руками ее мама и сморщила такой же, как у нее, носик, пытаясь заплакать. – Как же так?! Мы с папой всю жизнь для тебя…
– Драть надо было! Не ревела бы сейчас! – отчеканил тогда отец, подполковник в отставке, и ушел к себе в комнату, напоследок громко хлопнув дверью.
– Ой! – пискнула мама и прикрыла глаза платком. – Что же делается-то?!
– А ничего не делается! – бесшабашно улыбнулась Алька и с разлету плюхнулась на диван ничком. Потом перевернулась, обхватила подушку и мечтательно произнесла: – Поеду покорять столицу! Не хочу я в ученых дамах ходить. Посмотри кругом, мама! Как ученая, так замужем или за алкоголиком, или за наркоманом, или за неудачником. А почему?
– Почему? – с протяжным вздохом спросила мама, звучно сморкаясь в платок.
– Потому что пока учились, всех хороших мужиков и поразобрали.
– Так уж прямо и всех… – недоверчиво покосилась на нее мать. – Насмотрелась сериалов и чушь городишь. Образование еще никому не помешало.
– Так я же не против образования, ма!.. – подскочила Алька со своего места. – Я буду учиться, но не здесь и не сейчас. Вот поеду куда-нибудь…
– В Москву! – фыркнула мать. – Там такого добра и без тебя хватает!
– Может, и хватает, но такого, как я, – нет!..
В результате долгих споров, переговоров и скандалов Алька через месяц оттанцовывала озябшими ногами на перроне Киевского вокзала столицы замысловатый танец и крутила головой во все стороны, пытаясь поймать взглядом необязательного двоюродного братца, который клятвенно обещал ее здесь встретить.
Народ сновал взад-вперед, задевая замерзшую девушку локтями. Она куталась в короткую кроличью курточку, которая мало спасала от пронзительного февральского ветра, и вовсю старалась не зареветь от отчаяния.
– Слышь, подруга, – окликнул ее кто-то со спины. – Пойдем, перекинемся…
Алька резко обернулась и едва не закричала от страха, упершись взглядом в налившиеся кровью глаза пьяного верзилы.
– Пошли, не пожалеешь. Ты уже час тут танцуешь, я тебя подсек, – осклабился тот, обнажив ряд железных зубов.
– Нет, нет! Вы ошиблись! – попятилась она и едва не упала, поскользнувшись на обледеневшей тропинке. – Я уже ухожу.
Алька рванула прочь, стараясь не замечать, как больно стучит по коленке забитая до отказа сумка и как скользят по февральской наледи ноги в коротких замшевых сапожках. Она бежала и бежала, пока силы не оставили ее. Привалившись спиной к какой-то стене, она обвела глазами вокруг и едва не разревелась от досады.
Нет, ну кто ее просил так далеко убегать от вокзала? Пойди теперь найди дорогу назад! Кругом спешащие равнодушные люди. К постовому обращаться мало проку. Сочтет либо за проститутку, либо за личность без определенного места жительства и отправит куда следует до выяснения обстоятельств. А ей туда нельзя, у нее паспорт без прописки. Надо же было дуре выписаться из родительской квартиры перед самым отъездом! Надеялась на то, что братец все устроит. Уж как он соловьем заливался, расхваливая здешнее житие-бытие, а сам вон даже и не встретил.
