Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи…[1]
Жена Иуды жила, как готовила бульон – на крутом огне, не снимая накипи. Ее окружала вражда к мужу.
– Вступление, лишенное завораживающей детали, задуманной жалом крючка, утопит многостраничную снасть: «Какой странный со мной случай: в дороге совершенно поиздержался».[2]
Так распорядился оформить вводный абзац автор. Он так и сказал: «Оформить». Многие из его указаний забыты. В этом нет моей вины. Они вычеркнуты из памяти по требованию верховного заказчика. Так он велел себя именовать. На вопрос, зачем плодить инструкции и желать их забвения, он ответил:
– Из высокомерия к собственным мыслям и особливо всяким видам наследия. Не удивляйтесь, все живое построено на парадоксе. Вот вы, бродяга и бражник, накрепко привязаны к капризам опоясанного лживыми воспоминаниями эгоиста.
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас…[3] В известном смысле вы сосед из стихотворной жемчужины. Вам нельзя доверить встречу с «чуждым», но можно обязать его хранить. Для чего, не важно; прихоть, всякое накопленное предполагает выбор.
Представьте перетасованные главы «Фауста», «Отелло». Сильное впечатление! Увы, у них есть своя последовательность, закрепленная языком времени. Для достижения цели необходимо развивать ловкость, изворотливость. Монтаж. Оцените мощь инструмента. Привычное фортиссимо – рев труб. Приторочьте вздох облегчения роженицы, уместившееся на ладони перепачканное девичье тельце, звук шлепка, звонкий крик к безумным глазам старухи, шарящей взглядом по обсиженному мухами потолку. Вот где фортиссимо!
Подсказка. Монтаж аттракционов. По всему жизнь есть балаган. «Аттракцион (в разрезе театра) – всякий агрессивный момент театра, т. е. всякий элемент его, подвергающий зрителя чувственному или психологическому воздействию…».[4] Аттракцион в «разрезе жизни» – посильно украшенные отбросы. Ищите язык времени, монтируйте, соберите орехи в горсть и столкните ребрами. Почувствуйте силу сотрясения событий. Переиначьте, опрокиньте завершенную конструкцию и начните заново. Это, голубчик рекомендациями не осилить, к лучшему их вовсе забыть.
В другой раз я вопросы не задавал. Нет, был еще один. Причина – слезы Порции. Я спросил: «Кому принадлежит любовь?».
ЛЮБОВЬ
– Я знал трактирщицу, подрабатывающую уроками сольфеджио. Она казалась многажды влюбленной, но никогда полноценно, ибо искала годных усмирить ее плоть и держалась усмирителя из признательности. Ее тревога вдалеке от дыхания минорной токкаты, в такую минуту Высокая Скорбь высвобождает запрятанные под лопатки битые седым пером крылья.
Любовь не должна быть равной. Кому-то придется любить привязчивее, настырней. Иначе любовь увязнет во лжи.
Любовь не может петь соло на два голоса, это так же плохо, как оперный канон. Спаси боже, когда либреттист вручил основному и имитирующему голосам разные тексты, впрочем, исполнять единый текст также выходит грязное звучание. Я о том, кому выпадает роль подпевалы при солисте. Отчего так происходит: от довольства получить вкусный объедок, или причина в слабом голосе, кто знает. В любви одна из двух глоток звучит громче, ярче. Так может длиться долго, но не весь отпущенный любви срок.
Усталость быть первым, либо вторым номером, сбитый интервал, искушение попробовать силу голоса в ином составе, общая фальшь, разрушают любовь. Хорошо, если ограничится всполошенностью, страхом, а когда все растерялось, и жизнь перекатилась в оправдание внешнего смысла…
С подносом в руках явилась Сандра. Обед из трех диетических блюд: суп, курица, фруктовый мусс. Иногда старика кормят подавальщицы.
ГОСПИТАЛЬ
Госпиталю сто тридцать лет. Он назван именем принца Альфреда. Из окна палаты виден Андреевский флаг, установленный на башне с часами колледжа Святого Андрея.
ЛЮБОВЬ
– Сохранить любовь может обмен, передача солирующей партии, как это произойдет – не задача. Сложность в том, как это пережить. Кафка писал Милене: «Любовь – то, что ты для меня нож, которым я копаюсь в себе». Опыт подсказывает – нож достается второму номеру, подпевале.
Представьте человека в изножье падающей в горах воды. Так глохнет основной голос любви, ему не разместиться в покойном изголовье. Да и наоборот не получается, нет смелости. Переменам следует бояться подмен. Во время французской революции 1789 года, в храмах разрушили сотни органов, намерились переплавить металл раструбов на оружейные пули. Пуля со звуком виолончели впивалась в бедро; скрипичная попадала в сердце; трубный глас крошил череп.
Органные пули и нынче свистят мотив новой роли. Не сомневайтесь, «большинство из нас играет в жизни какую-то «роль» и старается хорошо сыграть ее и заслужить одобрение зрителей; мы так вживаемся в эту роль, что продолжаем играть ее без зрителей, для себя самих, может быть, даже умираем с заученными словами на устах…».[5]
