Почему вообще человек начинает писать? То ли спасается от навязчивых мыслей – пусть, мол, лучше к другим пристают – то ли желает облагодетельствовать тех, кто слишком занят, чтобы писать самому, то ли… Во всяком случае, если я кое-как ещё могу объяснить, почему пишут другие, то о себе я могу сказать только одно: хочется.
Захочется ли кому-нибудь это читать – другой вопрос. Но надо считаться и с возможностью, что хоть один читатель найдётся.
Читателю легко отделаться от писателя (достаточно перестать быть читателем) – и в этом его сила. Писателю тоже легко остаться без читателя – но в этом его слабость. Поэтому я не заставлю своего читателя испытывать вместе со мной муки сессии, сдавать накануне отъезда последний экзамен, лихорадочно расправляться с накопившимися делами… С этим мне удалось справиться самому, а теперь я готов подвинуться и уступить тебе, читатель, место за столиком в вагоне-ресторане. Ты едешь со мной, а я с попутным отрядом студентов-целинников с физфака, в поезде «Москва-Павлодар». Впрочем, высадимся мы с тобой в Целинограде, а потом приедем в Алма-Ату, где и начнётся по-настоящему наше путешествие. И всё это происходит… в 1966 году.
Почувствовав, что вагон-ресторан отличается от вагона-не-ресторана в лучшую сторону, мы всей компанией (семеро физиков и я) заказали восемь бутылок лимонада (было и пиво, но – для целинников вступил в силу сухой закон) и решили не уходить, пока нас не выгонят. Впрочем, судя по тому, что лимонад нам дали только через полчаса, выгонять нас не собирались.
– Слушайте, – нервно хихикнул кто-то, – у меня не лимонад.
На столе стояло семь бутылок лимонада и одна бутылка пива – феноменальная ошибка официанта.
Семь пар печальных глаз медленно поднялись на меня – единственного, кто сейчас не имел ни целинных прав, ни целинных обязанностей. Важно было последнее.
– Только побыстрей, – уныло попросил мой сосед. – А то побьём…
– Нет, это я так, чисто теоретически, – тут же спохватился он, – семеро одного не бьют…
В окно бьётся широкими крыльями своих просторов целый мир, льются с лугов зелёные светлые лучи, проникает из леса свежий влажный запах, врывается настойчивый шум колёс, под который сначала тянет ко сну, а потом, когда отоспишься, к размышлениям.
Урал проезжали ночью. Таинственные светящиеся отверстия в склонах гор – окна неразличимых в темноте домов.
Степь, бурая и плоская, как лист обёрточной бумаги. И вдруг – ничуть не углублённое, словно нарисованное на этом листе озерцо. От краёв вода отступила, и солнце выжгло белую каёмку соли.
Целина видна сразу – в каждом посёлке у железной дороги высятся геометрические фигуры элеваторов.
Целинный город Целиноград
Это город почти без пригородов. Несколько минут отделяют для железнодорожного пассажира степной пейзаж от современного здания вокзала почти в центре города. Здесь высокие потолки, много света, медленные бесшумные вентиляторы, изящные (хотя и в ущерб удобству) скамейки…
На узких газончиках посреди мостовой стоят изысканные предупреждения:
«Извините! Здесь переход улицы не предусмотрен.»
Шаблонные пятиэтажные коробки номинально-розового цвета перемежаются с будущими памятниками архитектуры двадцатого века: универмаг «Москва», новая гостиница, старый ресторан и, наконец, Дворец Целинников, современное и оригинальное здание. Особенно современно и оригинально выдаётся вперёд одноэтажная пристройка с многозначительной надписью «КАССЫ», сбивающей романтическую взволнованность даже с самых розовощёких энтузиастов.
Физики, с которыми я бродил по Целинограду, были здесь и в прошлом году. Они то и дело недоуменно оглядывались:
– Послушай, раньше был этот дом?
– Да не только дома – всей улицы не было.
– А тут целый квартал недавно построен…
Но самые высокие сооружения – по-прежнему элеваторы.
Общие соображения об общих вагонах
В общем вагоне тесно.
В общем вагоне жарко.
В общем вагоне душно.
В общем вагоне шумно.
И всё-таки интересно ехать в общем вагоне. Интересно следить, как возникают и развиваются взаимоотношения в маленьком, но густонаселённом купейном мирке, как в миниатюре проявляются эгоизм и взаимопомощь, замкнутость и дружелюбие, сварливость и чувство юмора. Кроме того, в большом и случайном обществе часто можно услышать много неожиданного и интересного.
Общий вагон обычно переполнен так, что днём не хватает даже сидячих мест. Ночью нормально спят только дети, большинство женщин и наиболее бесцеремонные мужчины – остальные дремлют сидя.
Много детей. Казалось бы, они первыми должны уставать и кукситься в этой духоте и тесноте. Как бы не так! Они озорничают, что-то весело бормочут, копошатся в купе и в проходах, раздражают одних взрослых и не дают унывать другим.
Через некоторое время в вагоне определяются характеры купе. Это обычно зависит от их закваски – одного-двух задающих тон пассажиров. Одно купе оказывается карточным, другое – любуется природой, третье – разговаривает за жизнь, четвёртое – занято воспитанием детей, пятое – сидит на чемоданах…
