Грэхем
Мой дед раньше всегда спрашивал меня: «Если настанет день, когда ты все потеряешь – что будешь делать?» Я никогда всерьез не обдумывал этот вопрос и всякий раз отвечал первое, что в тот момент приходило в голову.
Когда мне было шесть лет и брат умышленно сломал наш игрушечный экскаватор, мой ответ выглядел так: Тогда я починю экскаватор.
В десять, когда мы переехали из Манчестера в пригород Лондона, я упрямо твердил: Тогда я найду себе новых друзей.
А когда умерла мама, я, семнадцатилетний, пытался быть сильным для моих отца и брата и все повторял: Мы справимся.
Даже тогда я не сдавался.
Но вот теперь, в мои почти двадцать четыре, в этом кабинете, где я вдруг почувствовал себя каким-то преступником, у меня не было ответа. Моя ситуация казалась мне безвыходной, а будущее неопределенным. Я не знаю, что теперь будет.
Я выдвинул скрипучий ящик тяжелого письменного стола вишневого дерева и достал оттуда ручки и записные книжки, сгруженные туда в прошлом году. Мои движения заторможенные, руки будто налиты свинцом. Притом надо спешить: я должен покинуть здание до конца обеденного перерыва.
Вы уволены безотлагательно. Я запрещаю Вам любой контакт с учащимися Макстон-холла. В случае нарушения этого запрета на Вас будет подано заявление в полицию.
Ручки выпали у меня из рук и со стуком упали на пол.
Проклятье.
Я наклонился, собрал их и небрежно бросил в коробку, куда уже поместил остальные пожитки. Это дикая неразбериха из учебников, записок, старого глобуса моего деда и методических материалов, которые я скопировал на завтра и теперь, собственно, мог бы их выбросить, но рука не поднимается.
Я окинул кабинет быстрым взглядом. Полки пустые, только лежащие на столе обрывки бумаги напоминают о том, что еще несколько часов назад я здесь работал.
Ты сам виноват, – звучит в голове чей-то злобный голос.
Я потер пульсирующие виски и еще раз проверил все выдвижные ящики и отделения в письменном столе. Я не должен затягивать свое прощание дольше, чем необходимо, но расстаться с этим местом стоит мне бóльших сил, чем я мог подумать. Я еще несколько недель назад принял решение искать работу в другой школе, чтобы можно было видеться с Лидией. Однако есть огромная разница – уходишь ты на своих условиях или же тебя выводит наружу служба безопасности.
Я сглотнул обиду и снял пальто с деревянной вешалки. Машинально надел его, подхватил коробку и пошел к двери. Не оглядываясь, я вышел из кабинета.
В моей голове крутилась куча вопросов: Знает ли об этом Лидия? Как она себя чувствует? Когда я теперь ее снова увижу? Что мне теперь делать? Примут ли меня на работу в школу? А что, если нет?
Ни на один из них я не мог ответить. Вместо этого я вытеснил поднявшуюся внутри панику и пошел по коридору в сторону секретариата, чтобы сдать ключи. Мимо меня пробегали ученики, некоторые приветливо здоровались. Болезненные покалывания наполнили все мои внутренности. Мне с трудом удалось отвечать на встречные улыбки. Преподавать здесь доставляло мне огромное удовольствие.
Я свернул в холл секретариата, и тут на меня будто опрокинули ушат холодной воды. Я остановился так резко, что сзади на меня кто-то наткнулся и пробормотал извинения. Но я едва различал слова – мой взгляд был устремлен на рослого русоволосого молодого человека, которому я обязан всей этой ситуацией.
Джеймс Бофорт и глазом не повел, увидев меня. Напротив, вид его показался мне вполне безучастным, как будто не он только что разрушил мою жизнь.
Я знал, на что он способен. И понимал, что это плохая идея – вступать с ним в конфликт. «Он и его друзья непредсказуемы, – предупреждал меня Лексингтон в мой первый день в школе. – Примите это в расчет». Я тогда почти не придал его словам значения, потому что уже знал другую сторону истории. Лидия рассказала мне, как сильно этот мальчик страдает от своей семьи, как он замкнут даже перед своей сестрой.
Оглядываясь назад, я чувствую себя идиотом, потому что не был осторожнее. Мне следовало бы помнить: Джеймс сделает для Лидии все. Вероятно, крах моей карьеры в его распорядке дня не более чем пустяк.
Рядом с Джеймсом стоял Сирил Вега, которому мне, к счастью, не приходилось преподавать. Не знаю, удалось бы тогда оставаться в рамках профессиональной этики. Всякий раз при виде него перед глазами возникает картина – он рядом с Лидией. Как они вместе выходят из школы и садятся в «Роллс-Ройс». Как они смеются над чем-то. Как он обнимает ее и утешает после смерти матери, а ведь я этого сделать не мог.
После короткой паузы я стиснул зубы и продолжил свой путь, зажав коробку под мышкой. Держа руку в кармане, я все ближе подходил к ним. Они прервали свой разговор и посмотрели на меня, а лица их превратились в две непроницаемые маски.
Перед дверью секретариата я остановился и повернулся к Джеймсу:
– Теперь ты доволен?
Он не выказал никакой эмоции, и это еще больше подогрело кипевшую во мне ярость.
