1. Глава 1. Княжна на выданье
Книга посвящается моему отцу Михаилу Мстиславовичу Боровскому. Он вырос в таежной деревне и на всю жизнь сохранил любовь к охоте. Мой дорогой отец с раннего детства привил мне любовь к чтению, а его рассказы о природе и охоте повлияли на формирование нелианской расы и нашли отражение в других моих авторских сериях.
1962 год, СССР, деревня Котомкино за пределами Московской области
Зинаида Метелкина
Кто ест мороженое зимой? Охочая до вкусного лакомства детвора и взрослые чудаки, которым мало царящей вокруг холодрыги. А еще Зинаида Метелкина, как говорили в стародавние времена, девица на выданье двадцати двух лет от роду, с пышными формами, белокурыми кудряшками и румяными на морозе щеками. И почему, спрашивается? Да все потому, что с малых лет привыкла заедать горести сладостями.
Постоянная тоска одиночества, которую сопровождало истязающее душу чувство, будто я чужая в родной семье, – вот какие у меня были спутники в детстве, не считая разряженных в пышные платья с бантами говорящих кукол и потрепанных до залысин плюшевых зверят. Пока мама была жива, она дарила мне свою любовь, но я тогда была совсем малюткой, а потому сейчас уже плохо помню те счастливые, беззаботные дни. С годами узнала, что ее здоровье подорвали измены отца. Тот занимал большую должность – директора кондитерской фабрики, так что конфет, шоколада и помадок с расписными пряниками у нас дома всегда было завались. А уж по праздникам или в дни приема гостей столы прямо-таки ломились от деликатесов, среди которых встречались заграничные подарки.
Немногие труженики огромной страны могли хотя бы увидать такую роскошь, а тем более попробовать. Но, как известно с древних времен, счастье не купить – ни за пачку денег, ни за ведро черной икры. А его в нашей просторной квартире в четыре комнаты с высокими потолками и паркетными полами надолго не заводилось. Для меня были отдушиной дни, когда из деревни приезжала бабушка, всегда добрая и ласковая, в отличие от грубой и вечно сердитой няньки, которую отец ко мне приставил, как тюремного надзирателя. Я только и слышала от нее: туда не ходи, это брать нельзя, с теми детьми не играй, они тебе не ровня.
Отец вел себя заносчиво, как дореволюционный барин. Соседи не решались просто так с ним заговорить, встретившись у подъезда. К нему можно было обратиться по исключительно важному вопросу, а не обсудить последние новости в мировой политике или похвастаться новым воротником на зимнем пальто.
Я для него была все равно что наследница благородного рода, которой не пристало дружить с челядью и бегать по лужам. Но только если господа дворяне хотя бы на публике соблюдали правила приличия, то мой непутевый папаша превратил квартиру в дом терпимости, временное пристанище для не обремененного высокими моральными ценностями бабья. Любовницы у него появлялись и исчезали так быстро, что я не всегда успевала запоминать их имена. Все, как одна, приходили под нашу крышу в надежде отхватить кусок посочней, главным призом в лотерее значилась, конечно же, московская прописка. И каждая из них улетала со свистом, как самая обыкновенная панельная не многоэтажка, а ночная бабочка, когда начинала требовать слишком много и давить уже далеко не юному любовнику на нервы, про которые сам отец говорил, что они у него подобны струнам драгоценной старинной скрипки и нуждаются в особо щепетильном уходе.
Себя он беззастенчиво называл человеком высокой и тонкой душевной организации, при том что снаружи был низок и толст. Но, как часто бывает, промотав и спустив ни за грош молодость и зрелость, он под старость после тяжелой болезни, посадившей его в инвалидную коляску, оказался бы совсем никому не нужен, если бы единственная дочь затаила обиду. Не скрою, это было нелегко, но я нашла в себе силы простить родного человека и не бросить на попечение ворчливой престарелой сиделки, как он меня бросал на произвол злобной няньки. Молодые и красивые “бабочки” разом куда-то упорхнули, закрыли двери рестораны и курорты, а все те соседи, что прежде раскланивались и величали по имени-отчеству, теперь в голос хихикали за спиной, мол, догулялся старый мухомор и шляпка отсохла.
Из-за колких насмешек отец почти перестал появляться на улице, несмотря на то, что лечащий врач настаивал на ежедневных прогулках в парке и твердил о пользе свежего воздуха. Мне приходилось уговорами вытаскивать его из квартиры и самой за него густо краснеть. Везти его в инвалидной коляске по двору и выслушивать гадости из уст лавочных сплетниц и любителей стучать костяшками домино под крепкое словцо.
Отец повторял, что умрет без возможности поговорить с той, кто выслушает его жалобы на судьбу и не осудит хотя бы вслух. Умолял меня в отъезде звонить ему по возможности каждый день, и вот я, приехав на съемки фильма в маленькую деревушку за много километров от Москвы, первым делом поспешила исполнить его просьбу. Закинула свои вещи в предоставленный нам с подругой дом и потопала по заснеженной дороге к колхозной сторожке, где был телефон общественного пользования.
Узнав о том, что должна приехать съемочная группа, дельцы из ближайшего города пригнали лавку на колесах. Чего там только не было по взвинченным раза в три ценам! Я взяла эскимо и встала в конец очереди к телефону.
