Теперь я это вижу.
Я смотрю бесплатные газеты, которые набираю по дороге на работу – мусор, оставленный на сиденье вагона метро. На этих мятых страницах я узнаю имена из своей прошлой жизни. Лица, которые я видела в частном клубе, на афтерпати, на церемонии награждения, сидя в одолженных украшениях и одолженном платье, как и все остальные в этой захваленной, позерствующей публике.
Теперь, в 2017 году, я сижу в другой публике. Среди обычных людей, едущих на работу в трясущемся поезде через Бруклин, уже отсчитывая часы до того момента, когда мы выйдем из наших офисов и поедем тем же путем обратно, в противоположном направлении. Мы, пробегающие глазами газеты, чтобы мельком заглянуть в эту прославленную жизнь, – что мы на самом деле знаем об этих громких именах, об этих репутациях, ныне пошедших прахом?
В глубине души я тихо ликую – и сгораю от любопытства. Какой глава студии или киноидол следующим поймет, что от прошлого он не ушел? В фильмах ужасов толпа живых мертвецов наваливается на злодея, воздавая ему по заслугам.
Есть вещи, которых не похоронить, как ни затушевывай их подарками, пресс-релизами и фотографиями с улыбкой. Правда остается жить – даже если ее следы обнаруживаются только когда ищешь: в вычеркнутых словах, во взглядах на неопубликованных фотографиях, во встречах, которые проходили за закрытыми дверьми, но сопровождались странным молчанием. Или в односторонних смс, оставшихся без ответа.
Так что теперь мы все это видим.
Я-то и тогда видела. Но притворялась, будто не вижу.
Я смотрю на жизнь, которой, как мне казалось, я жила тогда, и на то, что вижу сейчас: словно показывают часть фильма, которая пропадала и только-только нашлась. Две картинки мерцают, попадают в фокус.
Я все еще не могу в этом разобраться, но я стараюсь. Щурюсь на свет и надеюсь, что не все это время была слепой.
Я почему-то знаю, что это близко, хотя извне до меня еще ничего не доносилось. А происходит это благодаря неспешному, старомодному, почтенному электронному письму.
Не стремительным синапсам социальных сетей, потому что по этим каналам меня найти трудно. Ничего примечательного во мне нет, и подписываться там на меня, поблекшую тридцатидевятилетнюю женщину, никто особенно не хочет. Я теперь живу простой жизнью, езжу на метро до своих кабинета и аудитории в заурядном местном колледже. А потом, вечерами – обратно до своей тихой квартиры.
Но этим утром на мониторе моего компьютера в почтовом ящике возникает письмо. Непрошеное, но неназойливое – незваный гость, ждущий, пока его заметят.
Имя, которого прежде в моем почтовом ящике никогда не возникало, но которое я сразу же узнаю.
Я сразу понимаю, о чем это письмо, хотя тема его совершенно нейтральная, вроде бы безобидная: Несколько вопросов, связанных с расследованием “Нью-Йорк таймс”.
У меня екает сердце, и я с усилием перевожу взгляд на остальные письма. Проблеск оживления в моих обыкновенно скучных буднях. На секунду я вспоминаю, каково это было, когда волнующие письма приходили в мой почтовый ящик каждый час, даже минуту. Офис, в котором кипит жизнь, забытое возбуждение от того, что ты в самом центре событий.
А затем, так же стремительно, меня накрывает волной другое похороненное чувство. Призрак, который мне не хотелось призывать.
Я решаю не открывать письмо. У меня есть другие, успокаивающе обыденные дела: оценки студентам, счет за квартиру, который надо оплатить, осенний пикник с барбекю, который устраивает кафедра.
Я ухожу на первое свое занятие, так и не открыв письмо. Но оно маячит где-то у меня в голове, словно какой-то пыльный, заброшенный инструмент в темной глубине подсобки.
Как бы я ни старалась о нем не думать, я знаю, что оно никуда не делось.
Оно там, в сумраке – поджидает меня.
