Шум прибоя всегда будил меня рано. Солёный воздух присвистывал, проходя через открытое окно нашей спальни. Солнце появилось из-за горизонта недавно и только сейчас начало наполнять небо цветом.
Я поднялся на коленях, неловко смяв простынь, и опёрся локтями в подоконник, чтобы посвятить ещё одно утро рассвету. Мою кровать специально повернули изголовьем к окну, чтобы я не перелезал через других детей, забираясь на узкий подоконник, откуда подолгу смотрел на сверкающее море.
– Авель, – я шёпотом позвал брата.
Он развалился на соседней кровати, запрокинув на подушку руки и растопырившись, как морская звезда. Его хоть и короткие, но спутанные и жёсткие смоляные волосы приняли форму подушки. Конечно, он же вчера весь день из воды не вылезал! Опять, наверное, поспорил с братьями, что больше всех ракушек найдёт.
Я снова окликнул его вполголоса. На часто расставленных скрипучих койках заворочались другие мальчишки, а Авель, проснувшись, громко хрюкнул.
– Посмотри, – вряд ли он услышал меня сквозь свой протяжный зевок.
Некоторые братья тоже проснулись и заворчали, ныряя с головой под подушку. Как бы весь этот шум не дошёл до комнаты девочек.
– Жан, ты хоть иногда спишь? – Авель поднялся на локтях. Волосы у него стояли торчком, идеально повторяя изгибы подушки.
– Тихо, мама услышит, – жестами я звал его к окну.
– Трусишка, – он перелез на мою кровать и, нарочно толкаясь, тоже облокотился на подоконник. – Куда смотреть-то?
Раньше бояться маму правда было глупо. Пусть по-настоящему родным человеком она никому из нас не приходилась, о лучшей маме мы и мечтать не могли. Вместе с папой они принимали в свой дом каждого ребёнка, который нуждался в семье, будь то брошенный малыш или сбежавший от родных хулиган, вроде Авеля. Мама пекла нам печенье, каждый день будила к завтраку и учила математике, пока не случилось то, что навсегда её изменило.
– Вот там, видишь? – набежавшая на песок волна отступила, показывая выброшенную на берег большую изогнутую ракушку.
– Ого! Идём скорее, пока остальные не проснулись! – оживился Авель.
– Сходи сам, – скривился я. – Там медузы.
Он потянулся к окну, будто хотел отсюда разглядеть морских обитателей, потом снова обернулся на меня и язвительно сморщился:
– Солнышко.
Мама раньше звала меня так то ли из-за моих желтоватых глаз, то ли из-за любви к небу. Авелю это прозвище казалось глупым, и от него оно звучало насмешливо и даже оскорбительно. Спорить с ним об этом я уже не решался: ничем хорошим это не заканчивалось. Авелю ничего не стоило ругаться весь день, только чтобы остаться правым. Если другие братья долго не уступали ему, он всё больше задирался. Уж лучше пусть делает и говорит, что хочет.
Авель проворно соскочил с кровати, наскоро влез в шорты, которые раньше были белыми, и выбежал из комнаты. Я отвернулся к окну, ожидая увидеть его на берегу, но Авель влетел в кого-то, ещё не добравшись до первого этажа.
– Надеялась, что не увижу тебя до обеда, – я услышал раздражённый голос Нати.
Старшая из сестёр обычно вставала первой, чтобы помочь маме прибраться и приготовить завтрак, но неожиданная смерть папы пару лет назад быстро свалила все обязанности на плечи Нати.
Отец никогда ни на что не жаловался, поэтому никто и думать не мог, что такое произойдёт. Заметно поплохел он только за неделю до смерти. Я даже не догадывался, был ли он у врача, но мысль о том, что он знал о болезни и молчал, чтобы не расстраивать маму, разбивала мне сердце.
После ухода отца весь дом погрузился во тьму. Мама очень долго молчала, а затем начала на нас злиться. Её доводил каждый наш шаг. Мы все тосковали, но никого так сильно не поменяла эта смерть, как её. Нам пришлось заботиться друг о друге, будто мы снова осиротели.
– Берта снова не выходит из комнаты, – Нати пальцами расчесала свою прямую чёлку, глядя на меня из коридора. – Поможешь на кухне?
Мы всё чаще называли маму по имени. И даже постепенно стирающийся из памяти образ полысевшего добродушного старика, каждый день развлекавшего нас фантастическими историями, со временем перестал зваться папой. Простое «Диего» нам произносить было куда легче.
Я нехотя сполз с кровати и побрёл за Нати на первый этаж. На худых скрипучих ступеньках нашей лестницы было полно трещин и зарубок. С её помощью было разбито немало коленей и локтей.
– Подождите, – послышался со второго этажа писклявый голосок.
Повисая всем телом на перилах, по ступенькам спускался смуглый мальчик лет пяти, попавший к нам совсем недавно. Ему часто снились кошмары, но мама уже не могла успокаивать таких малышей по ночам, поэтому Пио иногда ночевал в комнате у девочек, а днём хвостиком тягался за мной или за Нати, не рискуя довериться кому-нибудь ещё. Мы поручали ему несложные задания, пока готовили, и учили ему всему, что сами делали на кухне.
Из спален один за одним выбирались остальные дети, зевающие и потирающие глаза. Когда все они расселись за столом, наложив себе в тарелки завтрак из горелых кастрюль, Нати ушла наверх, чтобы отнести еду маме.
Без Диего дом будто утратил всю свою жизненную силу. Раньше дети спешили занять место поближе к торцу стола, чтобы лучше слышать папу, а мама хохотала до слёз с его чудных шуток и присказок.
