Русский прорыв в Ленинграде
Ночь была тёмной и неподвижной. Рядовой Николай Иванов лежал, свернувшись калачиком, на дне недавно появившейся воронки. Накануне погода резко изменилась: в предместья Ленинграда пришло бабье лето. В застеленной соломой яме было тепло и сухо. Глинистая земля приятно пахла. Иванов не спал и не бодрствовал, он лежал в полусне, глядя на проступающие между облаками звёзды.
Ночь постепенно отступала, приближая реальность дневного кошмара, который уже давно стал для Иванова обыденным.
Не так давно Иванова разбудили крики начальника штаба 2-й ударной армии. В избе, где расположился высший командный состав, шёл спор. «Нет связи», «Опасность окружения», «Отход на укреплённые позиции», – доносились до Иванова фразы. А может это ему снилось или было плодом его изнурённого сознания…
После двух суток непрерывной езды на мотоцикле под артиллерийскими и авиационными обстрелами тишина убаюкивала, растворяла и расслабляла. «Так бы и лежал здесь, – думал Иванов, – лежал и никогда не выходил из этой ямы».
Он уже знал, что вскоре его вызовут развозить пакеты с приказами.
– · Коля, спишь? – Раздался прямо над его головой тихий, спокойный, но в тоже время очень чёткий голос майора Хазина.
Иванову не хотелось отвечать. Майор чиркнул спичкой и закурил. Снизу его лицо казалось незнакомым. Но это был он. Майор был здесь с первого дня нахождения рядового Иванова на Волховском фронте. Год назад он был старшим лейтенантом. Все остальные люди, с которыми Иванов был знаком лично или хотя бы знал в лицо, исчезли. Кому повезло – отправились в госпитали на восток, но повезло очень немногим.
У Иванова возникло чувство, что он видит Хазина последний раз. Глупо, но до этого предчувствия его никогда не подводили. Перед тем, как быть сожранным безжалостным богом войны, на лице его жертвы появлялось особое выражение, описать которое было очень трудно. У рядового Иванова была целая теория на этот счёт, хотя он и отдавал отчёт, что скорее всего это ерунда, и он давно уже нездоров в психическом плане. А разве можно тут остаться здоровым, когда на твоих глазах в безжалостной мясорубке войны погибают тысячи и тысячи людей.
Прикурив, Хазин не потушил спичку. Он заметил, что Иванов смотрит на него немигающим взглядом.
– Заводи, Коля! Дело срочное, в твоих руках судьба многих.
Мотор мотоцикла наполнил предрассветную ночь треском и грохотом, заглушив все вокруг.
– Пакет передашь командиру или начальнику штаба 24-й гвардейской дивизии, – перекричал мотор майор.
Он указал ногтем на карте на населённый пункт Мга. В свете фары мотоцикла его рука казалась безжизненно жёлтой:
– Их штаб должен находиться ближе к северной окраине поселка.
Иванов кивнул, он уже понял, что войска 2-й ударной армии вскоре вновь будут окружены и уничтожены. Наступление в очередной раз захлебнулось.
– Немцы перебросили резервы, скрыто готовились к штурму Ленинграда, а тут мы ударили. В итоге вместо Ленинграда они развернулись в сторону нашего фронта…
Из штаба вышел раскрасневшийся полковник с пакетом, и Хазин замолчал.
– Передать лично в руки! – грубо приказал он, оглядывая Иванова вращающимися глазами. – Лично! Торопись, боец, каждая минута на особом счету.
Иванову показалось, что он видит начальника связи армии в последний раз. Если не вражеская бомба, то от нагана в руках НКВДшника в каком-то неприметном подвале.
Трофейный «цундап» прогрелся и стал работать мягче и тише. Иванов аккуратно положил пакет в сумку-планшет. Козырнул полковнику, снял мотоцикл с подножки и дал полный газ.
До станции ехал очень медленно. Долгий прямой участок дороги, построенной на высокой насыпи, был равномерно покрыт выбоинами и ямами. Справа и слева от высокой обочины торчали обгорелые останки разбомбленных грузовиков и сожжённой бронетехники.
Переезд был закрыт. Обогнав колонну из нескольких десятков грузовиков со снарядами и горючим, Иванов остановился первым перед железнодорожным полотном.
Паровозы с трудом тащили бесконечно длинный состав, на платформах которого стояла покрытая маскировочными сетями техника. Немецкие лётчики слетались на такие цели, как вороны на мертвечину. Станцию бомбили и отстраивали заново непрерывно почти с самого начала блокады Ленинграда.
Иванов вдруг осознал, что когда-то войны не было. И станцию не бомбили, здесь останавливались пассажирские поезда из Ленинграда. В эту пору платформа была полна дачников, возвращающихся в город с корзинами. Работал станционный буфет. В воздухе витал тот особый аромат, какой бывает только в последние дни уходящего лета.
