Очнувшись от многодневного забыться, старший лейтенант Василий Онищенко увидел над собой белый потолок, хотел шевельнуться и не смог. Он не чувствовал своего тела, не чувствовал боли, он вообще ничего чувствовал. Страх безысходности пронзил его, сердце рвануло бешеным ритмом, темная пелена накатила на глаза и, теряя сознание, мозг пронзила ясная и четкая мысль: с ним беда – страшная и непоправимая. Но молодой организм побеждал, и сознание с каждым днем возвращалось все чаще и чаще. Иногда он мог больше часа осознавать окружающее, наблюдать за людьми, склоняющимися над ним. Его взгляд скользил по всему этому равнодушно, без интереса. Но только он, чуть – чуть напрягаясь, пытался что-то вспомнить, едва начинали проявляться какие-то знакомые моменты, как тут же неотвратимо подступал страх, и сознание покидало офицера. И одна мысль постоянно крутилась в голове, как слова старой песенки детства, и исчезала только с уходящим сознанием – он уже никогда не станет капитаном, он вообще не будет военным. Ничего в этой жизни не может длиться бесконечно, и, наконец, старший лейтенант стал потихоньку «отползать от края пропасти», которая звалась смерть.
Еще через месяц дела пошли веселее, молодой организм быстро восстанавливался, сознание больше не покидало раненого. Теперь Василий знает, что с ним произошло, и горько жалеет, что не скатился в эту пропасть, не приходя в сознание. Жизнь жестокая штука, и она не собирается делать подарки какому-то старлею, она заставит его испить чашу страданий до последней капли. Он, Василий Онищенко, инвалид, у него нет практически левой руки, от нее остался жалкий обрубок. Граната, взорвавшаяся в руке, выбила надолго из сознания, ударив осколками в каску. И никто не знает, во что выльется в будущем эта страшная контузия, если сейчас от малейшего напряжения, от боли начинается раскалываться голова. И ко всему этому еще прострелена правая нога, и есть шанс, что она не будет разгибаться. Правда хирург, оперировавший ее почти три часа и сделавший все возможное, обещает положительный результат. Но это пока предположения, и лучше готовиться к худшему. Хотя куда дальше то, ведь он один на этом белом свете. Голова болит постоянно, но эта боль уже не мешает предаваться воспоминаниям, не мешает прикованному к постели офицеру прокручивать свою недолгую жизнь, пытаясь понять, как он оказался в таком поганом положении. И все чаще мысль, что на этой земле все для него закончилось, заполняет сознание, вызывая жуткое отчаяние. Но чем скорее идет выздоровление, тем сильнее хочется жить, и добровольно теперь он не покинет эту землю, ставшую ему злой мачехой. Страх из души понемногу вытесняется злостью, пульсирующей иногда на грани ярости.
Выпускник общевойскового училища, получивший лейтенантские звездочки в крутое перестроечное время, он сразу вступил на «тропу войны». Толкового лейтенанта, привыкшего все делать на «хорошо» и «отлично», приметили сразу, и он оказался в элитном спецназе. Правда, вся эта элитность вылилась в конечном итоге в сплошной риск, игру в «русскую рулетку». Ведь выпущенных в него пуль оказалось в сотни раз больше, чем прожитых им дней. Командировки сыпались одна за одной, страна пылала в локальных войнах, переходя от социализма к капитализму, и на людей в погонах спрос был стабильный. И они находились, шли и воевали в так называемых «горячих точках». Рассчитываясь своими жизнями и здоровьем, кому как повезет, за элементарную тупость людишек держащихся за власть, за их воровские дела, за склонность к патологическому предательству.
Теперь у старшего лейтенанта много времени на раздумья, можно не спеша прикинуть, проанализировать поступки, действия и просто прошлую жизнь. Раньше за бегущей суетой дней было не до этого, казалось, что и жизнь только начинается. И вдруг все, она на исходе, вот так неожиданно и сразу. Еще не понятно, зачем судьба оставила его на этом свете, может, только затем, чтобы он до конца прошел тропою трудностей и страданий. Может, это наказание жизнью, но он не сделал ничего подлого и страшного, чтобы получить такое наказание. Может за то, что держал в руках оружие? Но он стрелял, когда стреляли в него. А пули, посланные им, не попадали ни в стариков, ни в женщин, ни в детей. Он не стесняется ни своей принадлежности к воинству, ни формы, которую носил. Здесь он себя ничем не запятнал. Об этом можно размышлять бесконечно, но зачем? Жизнь сама все расставляет по своим местам. И сейчас Василий понял одно, что все самое трудное и настоящее, зовущееся простой жизнью, начинается только сейчас. Она рисуется в воображении темной, непонятной и враждебной, и о ней пока лучше не думать, зачем заранее рвать себе сердце и нервы. От будущего не уйти, оно подкинет все по полной схеме – и радости, и горести. А вот в прошлом он разбирается тщательно, стараясь понять, почему он так подставился, что в свои годы лежит покалеченный, не имея за душой ни дома, ни семьи и вообще ничего такого, что обычно связывает людей с этой жизнью. И этой власти, которая ему никто, за которую воевал и пострадал, он тоже, скорее всего, не нужен по большому счету. Как смогли задурить ему голову, неглупому парню, он не может ответить. Как и не может ответить на элементарный вопрос, за что воевал с таким же, как он. Сыграли, твари, на его элементарной порядочности, бессовестно шантажируя такие понятия как долг, честь, преданность. Его посылали в бой люди, этими качествами не обладающие, а по большому счету смеющиеся как над этими понятиями, так и над людьми, вроде Онищенко.
