Мёд для мамы в Израиле я всегда покупал на перекрёстке Яд- Мордехай. Они с папой жили в двадцати километрах, в маленьком и уютном Нетивоте, совсем неподалеку и от нашего небольшого дома.
Чтобы пройти к родителям, я, по утрам, завозил сына в школу имени Ицхака Рабина, а там, и квартира папы с мамой была уже совсем рядом. Полика я подвозил в последнюю минуту перед занятиями. У входа в школу дежурила строгий директор. Она смотрела на всех, кто приходил в это время, уже с лёгкой укоризной.
– Быстрее, быстрее, – приговаривала она, – уроки начинаются, а Вы еще не в классе. Калитку, вот-вот, закрою
Через пару минут, она, действительно, давала охраннику отмашку и тот закрывал дверцу наглухо, до позднего послеобеденного времени, когда занятия в школе уже заканчивались. Что поделаешь. Безопасность.
Нам с Поликом повезло. Удалось обнаружить наше заветное спасительное дерево. Оно росло на школьном дворе, а его ветви свешивались через школьный забор, прямо на соседнюю улицу. Туда мы и подъезжали в самую последнюю минуту.
Сын ловко взбирался по забору, перелазил на дерево и спрыгивал прямо на территорию школьного двора. Я передавал ему увесистый ранец и он, за спиной директора, легко и незаметно вбегал в школу, без всяких там лишних нравоучений. Этот трюк добавлял сыну возможности поваляться утром в постели ещё минуты три.
Честно говоря, от дома до школы, было минут десять неспешной ходьбы. Но я прихватывал в машину ещё и старшего внука. Они с дочкой Викой и зятем Ициком жили в то время с нами. Маора отвозил в ясли. Через два года, появился Гай – ещё один важный внук и пассажир, которого тоже надо было доставить на тяжелую ясельную работу.
После развозки детей, я, наконец, подъезжал к квартире родителей. Папа, как обычно, в это время чаевничал. Крепчайший чёрный чай, приличное количество сахара и громкие прихлебывания очень горячей жидкости. И, конечно, с обязательным медленным звучным выдохом удовольствия, после каждого обжигающего глотка.
В мае 1997 папа умер, а маме, до своего последнего мая 2007, оставалось прожить в одиночестве десять лет. Мёд из Яд-Мордехая завозил уже только ей одной.
Тот знаменитый перекрёсток, где располагался магазин медов, варений и разных оригинальных подарков, был назван в честь Мордехая Анелевича – руководителя восстания Варшавского гетто.
В одноименном кибуце (коммуна, иврит), начинавшемся всего в паре десятков метров, на другой стороне шоссе номер четыре, сосредоточилось производство и фасовка почти трёх четвертей всего израильского мёда.
Сам я, больше всего, любил цветочный. В том состоянии, когда он становился плотным, пахучим и очень-очень вкусным. Тот светло-золотой цветочный, в который я влюбился еще в Москве, накануне Олимпиады-80, продавался всего по рублю. Он был расфасован в маленькие стеклянные бочонки по 125 грамм. « Мёд цветочный. Разнотравье Дальнего Востока». Даже надпись сразу вызывала страстное желание испробовать
В те времена, я мог свободно разрезать весь горяче-хрустящий ароматный батон, размазать по кускам хлеба сливочное «Крестьянское» или «Вологодское», а поверх уложить все содержимое баночки бесподобного яркого медового удовольствия.
Оставалось только быстро съесть, запивая пастеризованным молоком по тринадцать копеек из полулитрового картонного пакетика. Его кончик легко отрезался ножницами или первым попавшимся ножиком. Форма пирамидки была очень удобной для выпивания, но, от жадности или спешки, молоко часто проливалось на видавший виды свитерок или рубашку.
Мама же, делила свои медовые предпочтения между прозрачным майским и густым пахучим, коричневатым, гречишным. После ее похорон, мы, по традиции, находились в ее квартире семь дней, « сидели шиву». Принимали многочисленных близких, приехавших вспомнить маму и высказать слова утешения. Я медленно доедал ее мёд и плакал…
Химия давалась легко.
– Конечно! У него ведь папа – химик!, – говорили те, кому, всегда и везде, все было понятно
А мне очень нравились научно-популярные книжки, где мудрые академики простыми словами рассказывали о захватывающих открытиях, самопожертвованиях отважных первооткрывателей, а также удивительных деталях взаимодействий великих ученых, молекул, атомов и элементарных частиц.
За отчаянной суетой всего окружающего там ярко и контрастно проглядывали строгие законы гармонии вселенского мироустройства.
Самым сложным во время учебы, как ни странно, оказалось поддерживать авторитет моего папы. Как учитель средней школы, он давно и полностью переключился с химии на преподавание биологии.
По старой памяти, отец ещё совсем неплохо разбирался в решении большинства несложных задачек. Однако Этя Ароновна Фридман – наша классная и химичка в одном лице, взирая на легкость, с которой я щёлкал обычные задания, стала извлекать из журналов особые садистские случаи и потчевать меня ими все с возраставшей энергией.
Было очевидно, что учительницу уже обуял какой-то нездоровый азарт, и она, судя по всему, очень надеялась дойти до пределов, где мне не удастся решить очередную головоломку.
