Это как роды. В любом смысле.
Путь во взрослую жизнь для Марии (ибо на свет произведена девочка, так уж вышло) начался с кабинета миссис Ледбеттер.
Директриса широко улыбнулась и указала на кресло. На улице было темно.
– Я не задержу тебя, – начала она. – Хочу лишь сказать, как мы гордимся тобой, Мария. За пятьдесят четыре года существования школы ты первой из наших учениц удостоилась места в Оксфорде. Какие безграничные возможности открываются перед тобой! И какое волнение ты, должно быть, испытываешь.
Мария улыбнулась.
– Конечно, хвалиться нехорошо, – продолжала миссис Ледбеттер, – но школа для мальчиков получила только три места в этом году, а они подали двенадцать заявок. Три от двенадцати составляет двадцать пять процентов. Мы же подали две заявки и благодаря тебе преуспели на пятьдесят процентов. Тебе есть чем гордиться.
Лицо у миссис Ледбеттер было странным, очень смуглым и морщинистым. И женщиной она была крупной. При взгляде на ее грудь сразу вспоминались пирожные «картошка» (увеличенные до размера торта), какие продавали в кондитерской за углом, хотя, строго говоря, правом на такое сравнение обладал исключительно мистер Ледбеттер. Впрочем, Мария почти не смотрела на директрису, она уставилась на школьный девиз – «Per ardua ad astra»[1], считывая его вверх ногами с листа писчей бумаги, лежавшего на столе директрисы.
– Не пройдет и года, Мария, как ты отправишься в Оксфорд, – гнула свое старуха. – Об этом городе мечтают многие. Я бывала там, разумеется. Помню, однажды покупала там подарки к Рождеству. Ты хоть понимаешь, Мария, в какой необычайный период жизни вступаешь? Покинув тихие стены школы, ты с головой окунешься в пестрый вихрь событий – вместе с другими бесшабашными юными созданиями, и твои голубые мечты станут явью.
Понятно, что Мария не верила ни единому ее слову. Ей не хватало опыта, но не мозгов. В последние несколько лет она стала кое-что подмечать и, не обрадовавшись своим наблюдениям, начала потихоньку устраняться от общения со школьными друзьями, бывшими товарищами по играм. В ответ они прозвали ее Смурной Марией. Марией-мымрой. Детские прозвища, ничего более. Говножуйка. Сопля на палочке. Детское воображение неиссякаемо.
Как обычно, сдержанность Марии разозлила директрису.
– Ты всегда была спокойной девочкой, молчаливой, прилежной, что в столь юной особе не может не вызывать уважения. Свой нерастраченный пыл ты направляешь в мирное русло интеллектуальных раздумий, сосредоточенного созерцания величайших творений искусства и литературы. Ты уравновешенна, невозмутима.
Мария лихорадочно раздумывала, как бы поскорее отделаться от этой маньячки. Ей не терпелось попасть домой, в свою комнату с лампой под абажуром.
– Я хочу лишь сказать, Мария, что и я, и весь преподавательский состав, вся школа Святого Джуда поддерживаем тебя, болеем за тебя, радуемся и гордимся твоими успехами. И желаем тебе, чтобы годы учебы в Оксфорде стали славным началом великих свершений в твоей жизни. Ты должна уже сейчас готовить себя к будущему, психологически и духовно. Размышляй ежедневно о достигнутых успехах, Мария, и о том, что они значат в твоей жизни. Смотри вперед с радостью и надеждой. И с огромным волнением.
Просьба не по адресу. Марию мало что могло взволновать, даже тьма, сквозь которую она шла к автобусной остановке в тот вечер. Погода выдалась холодной, и в школе никого не осталось, кроме уборщиц; в освещенных окнах видно было, как они чистят и моют. Гудели машины, разъезжавшиеся по домам, дул ледяной колючий ветер. Мария поежилась.
Под уличным фонарем, обозначившим автобусную остановку, она увидела Ронни – он ждал ее. Она чувствовала, что скоро пойдет либо дождь, либо снег – и, возможно, прежде, чем она успеет взобраться на холм. Мария слишком устала, чтобы изобразить удовольствие от этой встречи.
– Подумал, а чего бы тебя не подождать, – произнес Ронни. И добавил, когда они уже сидели на верхней площадке автобуса, ехавшего мимо закрытых магазинов, темных офисов и фабрик: – Надо же, всего через год мы будем с тобой в Оксфорде.
– Ронни, – спросила Мария, – почему ты решил поступать в Оксфорд? Ты ведь говорил, что ни за что туда не пойдешь.
– Потому что ты туда собралась.
– А если бы я не поступила, а ты поступил? Какой бы тогда во всем этом был смысл? Ты очень рисковал, Ронни, пытаясь вычислить, чем обернется для нас будущее.
– Но я оказался прав.
– А если я умру до начала занятий?
Вот вам, пожалуйста, удобный случай вообразить короткую паузу.
– Я люблю тебя, Мария.
– Даже несмотря на то, что я считаю тебя очень глупым? Если ты думаешь, что можешь управлять своей жизнью с помощью слов, то тебе лучше найти другую девушку, которая бы понимала, что ты хочешь сказать.
Совет пронзил Ронни острой болью, как принято выражаться у людей нашей профессии. Однако, как и прежде, он его проигнорировал.
Когда автобус прибыл на конечную остановку, Мария и Ронни совершили маленький ритуал. А именно: Ронни спросил, можно ли проводить Марию до дома, она ответила отказом и вылезла из автобуса, Ронни остался сидеть. Затем он поехал обратно к школе и дальше, ибо жил совсем в другой стороне, совсем в другой. Поездка с Марией на автобусе означала для него крюк приблизительно мили в двадцать три и потерю, в лучшем случае, семидесяти четырех минут, которые можно было бы употребить с пользой: сделать уроки или, вытаращив глаза, предаться сексуальным грезам. Он возвращался домой возмутительно поздно – к остывшему ужину, к гневному неудовольствию родителей, насмешкам и презрению сестер и братьев. Но Ронни с радостью сносил все это ради Марии.
