У общепризнанного мастера своего дела кузнеца Сергея-удальца как-то уж совсем незаметно и скоро подросла единственная доченька Татьяна, или как он её называл – Танюшка. Не успел он, как говорится, оглянуться, а она уже и ростом вытянулась и фигурой налилась, вся такая ладная, стройная, статная, а уж какая пригожая получилась и слов трудно подобрать, чтобы сразу описать. Во всей губернии краше её никого нет, да что там губернии, пожалуй, во всём царстве-государстве такой красавицы не найти, чтоб с Татьяной сравниться.
Таких выразительных, очаровательных, карих глаз ни у одной девице на свете не сыщется, лишь у неё. А уж как гармонично сложены остальные черты её лица, так это только картины с него писать да по всему миру как образец красоты рассылать. В общем, выросла, расцвела Танюшка на радость отцу с матерью, и на диво всему свету. Вроде ещё только вчера бегала рядышком с батюшкой. Хвостиком за ним ходила, в кузню ему водицы попить приносила, да пирожки, которые сама под приглядом матушки готовила, доставляла. Впрочем, надо отметить, что Танечка не только этим занималась.
Случалось, она у отца в кузне надолго оставалась, смотрела как он с огнём и металлом управляется. А он, бывало, возьмёт, да ей в подарок цветочек выкует, или из стальных нитей веночек сплетёт. И так он мастерски эти вещи делал, что они от настоящих почти не отличались, такие же лёгкие, ажурные. И Танюшка их носила, гордилась ими, да радовала отца с матушкой. А ещё она грамоте и прочим наукам училась. Хоть городок, в котором они жили, и был небольшим, скорее на деревню походил, (а здесь, на севере, больше и не строили) но школа в нём имелась, скромная, сельская, зато с добрым учителем. Он-то с Танечкой и занимался.
Так уж получилось, что отец Тани для школы много добрых дел сделал; выковал петли на ставни, засовы на двери, крючки под письменную доску, гвоздей на парты, крепление кровли на крышу, и ёще много чего полезного, всего и не перечесть. Оттого и к Танечке у учителя было особое отношение. Учил он её по высшей степени образования, а она была очень прилежна. А в результате Татьяна к своим семнадцати годам превзошла многие науки, и считалась весьма успешной ученицей. В общем, всё, что было на свете хорошего, в ней воплотилось; и умница, и красавица, и стройна, и добра, и образована. Казалось бы, живи и радуйся, но не тут-то было.
С недавних пор объявился в городке один купец-негоциант из приезжих. Он здесь, видите ли, для себя выгодную коммерцию открыл. Городок-то северный, расположен в такой местности, где и горы есть, и речушки с них стекают. А это настолько удачное сочетание, что немудрено и золотишку в тех речушках появиться. И оно там имелось. В виде золотого песка или самородков, хоть и небольших, но в приличном изобилии. А отсюда и старатели на реках водились, добывали золотишко да в городок его на приёмку свозили.
Так вот этот купец-негоциант для того и приехал, чтоб золотишко подешевле скупать, а взамен снабжал старателей свечами, спичками, керосином, порохом, да всякой скобяной мелочью, пустяк конечно, но оборот большой нарастил. И уж такой хитрец оказался этот купец, что буквально месяцев за пять озолотился. Ходит важный, разодетый весь по последней местной моде; хромовые сапоги, шерстяные штаны, красная косоворотка, а сюртук и картуз, как у какого-то барина-помещика. Даже хлыст в руки взял, и тычет им во всякого старателя, что ему золотишко на скупку приносит.
– Так-с,… показывай чего у тебя там,… сыпь на весы,… сейчас взвесим,… на вид сегодня у тебя совсем маловато… – говорит, да хлыстом, словно тюремный надсмотрщик указывает. Ну, старатели мужики трудовые, уставшие, им препираться некогда; золотишко сдадут, что им причитается заберут, и обратно в лес-тайгу на речные прииски работать идут. Ну а торгаш процветает, уже и пузо себе наел, из местного трактира не вылезает, по вечерам кутит, ведь барыша-то у него сверх всякой меры выходит.
Но что ещё странно, сам-то купец вроде уже не первой свежести, в годах, лет к сорока возраст движется, как бы опытный, прожженный, цену жизни знает, а всё туда же, кутить желает. Кстати, купца и звали-то почти в унисон с его пристрастием – Кутьян. Имя, конечно, какое-то странное, но для него подходящее. Народ говаривал, он до своего приезда сюда, в столице крупным воротилой был. Однако от своей страсти к кутежам пострадал, и теперь здесь на севере свою коммерцию развил, хотя влиятельные связи в столице сохранил. Через них-то он золотишко на бирже и сбывал, оттого у него и маржа несусветная.
И вот этот кутила-негоциант воротила со всей своей столичной надменностью и наглостью обожал в свободное время по городку пройтись, прогуляться, себя показать, свой нрав проявить, и какого-нибудь местного недотёпу унизить-проучить. Этакий фон-барон на прогулке. То он возьмётся мелких купцов на базарной площади снисходительно поучать, мол, я вам покажу, как надо правильно торговать; разорется, раскраснеется, аж жилки на висках вздуются. То подле местной церквушке на поберушек накинется, дескать, чем милостыню просить, лучше шли бы сено косить, всё проку больше.
