Для подготовки обложки издания использован рисунок Тимофея Беспалова
ПОЛУДЁНКА
Предисловие
…Почему так тревожно становится на душе ветреной промозглой осенней ночью? Откуда эти мурашки по спине и неподвижный взгляд из сиреневого сумрака?
Холодный ветер – это не только шорох шагов крадущегося под покровом ночи хищника, не только неслышимая поступь вражьего племени. Холодный ветер – это застигнувшее врасплох прошлое, пытающееся достучаться до нашей души.
В такую ночь истончается и без того тонкая грань между мирами, и из ледяной пустоты долетают до нас отзвуки минувшего, шёпот давно умерших, вопли никогда не рождённых.
Слушать надо в такую ночь, и – слышать. Лучше всего поглаживая одной рукой холодную сталь, а другой – поднимая стопку за упокой давно ушедших.
Блажен, кто не спит!..
Глава первая
Не стоило этого делать.
Вообще-то Софронов всегда и везде полагался на интуицию. Втихомолку даже гордился своей «чуйкой», которая действительно нередко остерегала от глупых поступков и дурных знакомств. А вот теперь поди ж ты – промолчала, зараза. Ничего не ворохнулось в душе, когда ясным осенним днём Софронов вышел к этой топкой болотистой низине, где так сильно пахло гниющей водой и прелыми листьями.
Привели его сюда два близких между собой чувства – алчность и любопытство. Впрочем, алчность в данном случае была в большей степени эфемерной, фантазийной и притянутой за уши, а поэтому винить в дальнейшем следовало именно любопытство – вообще-то не самое отвратительное качество. Если, конечно, оно не вызывает за собой лавину самых разнообразных событий, которым трудно дать какую-то определенную оценку. Являются ли они печальными или смешными, трагическими или позитивными – каждый человек может к ним приклеить свой собственный эмоциональный ярлычок. А заодно и ценник…
Когда-то пытливые люди обнаружили неподалеку от города так называемое Байбалаковское местонахождение. В сущности, это был всего-навсего лишь неглубокий, но топкий ручей, по берегам которого стали находить немыслимое количество останков различных первобытных животных – носорогов, пещерных медведей и даже мамонтов. За несколько последующих десятилетий многочисленные ученые толком так и не смогли выяснить, почему же весь этот доисторический зверинец собирался помирать именно сюда, на столь небольшой участок тайги.
В поисках истины каждое лето приезжали археологи, до самых заморозков лопатили болотистую почву, и время от времени извлекали из нее темные замысловатые кости. К началу сентября ученые мужи и девы вместе со всем найденным добром разъезжались по своим музеям-институтам, и на ручье наконец-то воцарялись покой и умиротворение. До следующего полевого сезона.
Софронову тоже давно хотелось найти бивень мамонта, а лучше сразу два. Он часто представлял, как один из них за кругленькую сумму загонит богатому коллекционеру (при этом плохо представляя себе расположение оного в пространстве), а второй водрузит дома на сервант – и тогда все знакомые лопнут от зависти. Долго смаковал и лелеял мечты подобного рода, а однажды-таки решился – бросил в багажник верной старенькой «Нивы» лопату, бродни, термос с бутербродами и сел за руль. «Что терять пролетариату, кроме своих цепей?» – легкомысленно улыбнулся и плавно выжал педаль сцепления.
Сотня километров, отделявших город от заветной цели, пролетела быстро. Он заглушил машину на обочине трассы, аккуратно сложил в пустой мешок все необходимое, закинул его за спину и двинулся вглубь тайги хорошо утоптанной тропинкой. Вскоре она вывела путника к лагерю, покинутому археологами до следующего полевого сезона.
Софронов настороженно оглядел ухоженное хозяйство, прислушался сначала к окружающему миру, потом – к своей «чуйке». Тайга безучастно шумела вокруг, а сволочная чуйка – предательски молчала. Однако, пора было приниматься за работу.
Полноводный в начале лета, сейчас ручей почти пересох, лишь кое-где по дну овражка блестели зеркальца воды. Когда Софронов приблизился к одному из них, то лужа буквально вскипела под ударами хвостов мелких щурогаек, не успевших скатиться в реку вслед за большой водой и теперь мечущихся от страха. «Надо будет наловить ведерко перед отъездом, – мимоходом сделал в памяти мысленную зарубочку. – Все одно пойдут на корм халеям да воронам». Разогнул голенища бродней, на глазок выбрал более-менее подходящее – в его представлении – место для раскопок и с размаху воткнул лезвие лопаты в неподатливую, уплотнившуюся за тысячелетия почву.
Копал долго и старательно. Впрочем, положа руку на сердце, скорее не копал, а ковырял тяжелую глину, с трудом разрывая лопатой вековую плоть земли и бесстыдно выворачивая ее наизнанку. Время от времени под штыком что-то хрупало, и тогда Софронов падал на колени и с колотящимся сердцем принимался орудовать острием ножа. Ему казалось, что вот-вот из-под очередного комка грязи должен появиться не то целый мамонт, не то золотые пиастры капитана Флинта. Но призрачный таежный фарт лишь посмеивался над «старателем», каждый раз подсовывая ему под лопату одни только старые ветки деревьев.
Часа через два Софронов окончательно умаялся и в сердцах отшвырнул лопату. Пропадите вы пропадом, все мамонты вместе с пиастрами, ну вас к лешему! Он вскарабкался на край оврага и уселся под громадным, высотой в рост человека, пнем, жалким напоминанием о величественном кедре, когда-то давно сломленном бурей. Налил себе чаю из термоса, достал бутерброды. В душе плескалась злость, прежде всего на самого себя. Самокритично терзался: чего вообще, спрашивается, притащился сюда, за тридевять земель? Киселя хлебать? Целый день потерял впустую! Нет, чтобы взять ружьишко, поманить по опушкам рябчиков, или поискать по профилям грибов – так нет ведь, решил палеонтологом заделаться! Тьфу!
