Если верить цифрам на дорожном указателе, то от федеральной трассы до Загряжья было ровно двенадцать километров. Путь, соединяющий шоссе с небольшим селом, обозначался в полях извилистой колеёй, а в еловом лесу – постепенно зарастающей просекой.
Осенью и весной дороги закрывали – залитые дождями или талой водой поля превращались в топкую черную грязь, из-за которой, судя по всему, село и всю местность за лесом и назвали «Загряжье».
Село стояло на холмах, или, как говорили местные – «на гора́х». Одна гора называлась Загрячиха, другая Поповка; между ними текла река, когда-то такая полноводная, что во время разлива старый деревянный мост накрывало выше перил. Однажды в половодье мост унесло, остались посреди реки только сваи, потом и они куда-то исчезли. Река постепенно обмелела, заилилась – у Поповки глубина стала по колено, у Загрячихи по пояс, а в середине появились зелёные островки.
Был когда-то ещё и третий холм, на нём стоял бревенчатый дом с вывесками, «Сельмаг» и «Чайная». Площадь перед этим сооружением именовалась в народе «Перцовой». Тот холм по приказу районного начальства давным-давно срыли бульдозерами. Тогда же, во внезапном порыве благоустройства сузили речное русло и построили бетонный мост. Название холма забылось, а когда на берегу появился новый панельный магазин, площадь возле него по старой памяти стали называть Перцовой.
На самом длинном холме – Загряжском – сразу за сельскими домами тянулись сады и огороды, за огородами простиралось зарастающее бурьяном поле, за полем виднелся лес. Дальняя правая сторона леса называлась «Гнилой угол», оттуда на Загряжье обычно приходили дожди и грозы, а если туча надвигалась с другой стороны, то будь она хоть тернового цвета и в полнеба величиной, местные не придавали ей никакого значения.
Загряжцы ходили в лес за грибами, ягодами и орехами, у каждого были свои тайные грибные места и свои земляничные поляны, а где заканчивался лес, никто точно не знал. Некоторые чудаки пытались пройти его насквозь, но, поблуждав в чаще, выходили всё к тому же, заросшему бурьяном полю и видели на горизонте ряд знакомых крыш, сады и тополь-грачевник.
Одни потом говорили, что набрели в лесу на широкую бетонную дорогу, похожую на взлётную полосу. Другие рассказывали, что будто бы нашли заброшенную железнодорожную платформу, утопающую в цветах иван-чая – всю в трещинах и провалах, но с уцелевшим ограждением и жестяным плакатом «По путям ходить опасно!».
На самой крутой горе – Поповке, стояла в старых липах полуразрушенная церковь. Рядом с ней был раньше поповский дом, но его давным-давно разобрали, остался сад, так густо заплетённый повиликой, что созревшие яблоки не долетали до земли, а подгнившая изгородь не упала, а только привалилась к копнам из путаных стеблей.
Были раньше на Поповке и другие строения – школа, учительский барак и керосиновая лавка. Напротив школы стоял гипсовый Ленин с вытянутой рукой, небольшой, примерно в рост школьника-пятиклассника. Каркас у скульптуры, судя по всему, был какой-то непрочный: постепенно Ильич стал крениться назад, с каждым годом указывая рукой всё выше, а однажды рухнул в клумбу и раскололся.
Керосиновая лавка, конечно, сгорела. Всё остальное разрушилось, и тоже как-то незаметно. Никто из местных точно не мог сказать, как случилось, что ничего, кроме фундаментов, не осталось ни от учительского барака, ни от школы.
Вот местный клуб, например, – бывший дом князей Грачёвых – сгорел от молнии, об этом знали все. Он простоял без единого ремонта почти семьдесят лет, а когда его, наконец, собрались отремонтировать, он – со всем новым тёсом, шифером, со всей олифой и мешками побелки – сгорел в одну ночь дотла.
В Загряжье вообще часто случались грозы.
Местный краевед, бывший агроном Гена Шевлягин, утверждал, что русло реки – не что иное, как верхняя часть гигантского земного разлома, поэтому и происходят в Загряжье всяческие необычные явления.
В остатках росписи на облупившемся церковном своде Гена разглядел изображение НЛО, черненькое, похожее на приземистую табуретку. Апостола, указывающего перстом на объект, как выяснилось, звали Фома, и в этом Гена тоже усматривал намёк на тщету недоверия. Двое сомневающихся принесли верёвку, через пролом в крыше поочередно спустились по стене и увидели на облаке над апостольским перстом надпись «ДМБ-78», о чём и сообщили краеведу. Тот приуныл, но уточнил на всякий случай, что насчёт молний вопрос остается открытым. И с этим нельзя было не согласиться.
Все в Загряжье помнили, как однажды во время грозы сияющий шар зацепился за калитку Беловых и с шипением и треском прошелся вдоль всего штакетника, превратив верх изгороди в головешки.
А однажды у старухи Иванниковой из кухонного крана посыпались искры, и надулся над мойкой огненный пузырь величиной с футбольный мяч. Пузырь легко отсоединился, волнуясь боками и потрескивая, медленно поплыл к раскрытому окну, метнулся на улицу и врезался в столб. Раздался грохот, повалил дым.
Старуха Иванникова ничуть не пострадала, по слабости ума она не успела вовремя испугаться. Зато потом так часто рассказывала об этом происшествии, изображая плывущий шар и собственное восхщённое оцепенение, что возгордилась, повеселела и даже перестала бояться кухонного крана.
