Пролог. Последние секреты Мазарини
Март 1661 г. Париж. Дворец кардинала
Колоннаду внутреннего двора
Лувра огласило гулкое эхо от грохота колёс, топота конских копыт и громкого
сигнала фанфар. От парадного крыльца отъехала золочёная карета, запряжённая шестёркой
лошадей под голубыми чепраками с вышитыми на них золотыми лилиями. За
королевской каретой следовал кортеж из двенадцати дворян свиты короля, а
замыкал эту процессию отряд из двадцати мушкетёров, в тёмно-синих мундирах и голубых
плащах с серебряными крестами.
Король отправился в
кардинальский дворец, чтобы лично навестить первого министра, чьё здоровье резко
пошатнулось, а в последние дни ухудшилось настолько, что внушало серьёзные опасения
не только врачам, но и самому кардиналу. И хотя пешая прогулка из Лувра во дворец
Мазарини занимала всего несколько минут, в этот раз визит короля был
официальным, и требовалось строгое соблюдение придворного этикета. Да и талый
снег после проливных дождей поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой
грязи, а посему, отправляясь куда-либо, следовало помнить о сохранности и
чистоте своей обуви. Верховая прогулка не представлялась возможной
альтернативой, так как появиться у постели тяжело больного в кавалерийских
сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание
того, что эта встреча могла оказаться последней.
Всё время пути маркиз дю
Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик пригласил ехать
вместе с ним в карете, чувствовал напряжённость в молчаливом внимании к себе. Не
проронив ни слова, король то и дело бросал в сторону маркиза взгляды, в которых
сквозили горечь и желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель
их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он
провёл рядом с королём, он успел изучить его характер и привычки, и не раз
отмечал тягу к замкнутости. Отчасти Франсуа-Анри было понятно, отчего Людовик
не спешил делиться с кем-либо переживаниями и сокровенными мыслями. Да маркиз и
сам был готов обсуждать серьёзные вопросы только после того, как сам тщательно анализировал
их. На откровенность даже с самым близким ему человеком - его старшим братом -
он решался крайне редко, но и тогда это была не беседа, а скорее попытка рассмотреть
вопрос со стороны собеседника. Теперь же, глядя на сидящего напротив него
короля, маркиз взвесил все известные ему факты и пришёл к выводу, что на душе у
Людовика царило смятение, как это бывало, когда от него ждали принятия важного
решения, и он не был готов делиться своими переживаниями.
- Пале-Кардиналь! - громко
объявил герольд, когда карета и сопровождающий короля эскорт въехали во
внутренний двор, образованный между двумя флигелями огромного дворца Мазарини.
Сделав полукруг, карета
остановились у ступенек высокого парадного крыльца с четырьмя колоннами каррарского
мрамора, которые были увенчаны классическим треугольным фронтоном.
Подбежавшие к карете лакеи в
красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули
подножку и распахнули дверцу.
- Вы идёте со мной, маркиз? -
спросил Людовик прежде, чем выйти.
Этот вопрос прозвучал необычно
из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы всем, даже своим
близким друзьям. Но дю Плесси-Бельера насторожили отнюдь не нотки внезапной неуверенности
в себе, его чуткий слух распознал в этом вопросе важность всего происходящего
для Людовика и то, что в ту минуту он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая
встреча с кардиналом неизбежно повлечёт за собой перемены в его личной жизни и в
управлении государством. Заданный королём вопрос означал, что для него было важным
присутствие человека, которому он всецело доверял.
- Да, сир, - ответил Франсуа-Анри,
а чтобы этот лаконичный ответ не показался проявлением безразличия, добавил:
- Я подожду вас в приёмной.
Если это будет приемлемо.
- Тогда мы идём вместе! - с
долей облегчения промолвил король.
С этими словами он вышел из
кареты и против обыкновения неспеша, размеренным шагом поднялся по ступенькам крыльца,
а затем по парадной лестнице на второй этаж.
Людовик шёл через анфиладу
парадных залов, рассеянно глядя впереди себя и лишь изредка отвечая короткими кивками
на приветственные поклоны собравшихся во дворце кардинала придворных,
служителей церкви, чиновников, дипломатов и родственников Мазарини.
Ради соблюдения строгих
правил дю Плесси-Бельер отставал от короля ровно на шаг. Ведь ничто, даже
болезнь и близящаяся кончина первого министра, не могли послужить оправданием для
нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что
именно в этот день всеобщее внимание к персоне самого короля и к его окружению
было наиболее пристальным и критичным. И дело обстояло вовсе не в подковерных интригах
или закулисной борьбе в Королевском совете за назначения на государственные
посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам влияния и богатства никого
из близкого окружения короля. Все эти молодые дворяне из числа друзей Людовика внушали
серьёзные опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был
многолетний опыт в плетении интриг наряду с ведением государственных дел и влиянием
на внешнюю политику. Они никогда не пожелали бы делиться властью, которая давала
им неограниченные возможности вмешиваться в управление государством, с
неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными только к
легкомысленным увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда могут завести благословенную
Францию все эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие
бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от истины и скорее отражали
стремление приближённых королевы-матери и кардинала, в большинстве представителей
старшего поколения, считать лишь самих себя единственными достойными доверия людьми,
способными мыслить стратегически и действовать соответственно, а, главное,
добиваться настоящих результатов в политике, не в пример всей этой разнузданной
в ленной праздности молодёжи.
