Редактор Кирилл Владимирович Люков
Дизайнер обложки Владимир Николаевич Люков
Дизайнер обложки Кирилл Владимирович Люков
© Валентин Иванович Люков, 2017
© Владимир Николаевич Люков, дизайн обложки, 2017
© Кирилл Владимирович Люков, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4485-2582-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Она уходила в море. Все дальше и дальше. Волны играли с Ней, и Она играла с волнами. Изредка она оглядывалась и смотрела недолго на удалявшийся берег. Она видела, что Ее проследуют, и торопилась скрыться, но не на столько, чтобы пропасть из виду, Ей было радостно и тревожно от этой погони. Она чувствовала усталость. Мешали волны. Берег был уже далеко. Море простиралось еще дальше.
И Она сдалась. Остановилась, доверясь участи и благородству того, кто Ее преследовал.
Мужчина обнял Ее за плечи.
– Ты – красивая! – сказал он ласково. – Какой же должна быть твоя любовь?!
– Я не знаю тебя, – отозвалась Она шепотом.
Шелест волны поглотил Ее шепот. Мужчина его не услышал.
– Нас никто не видит, – сказал он. – Мы здесь втроем – ты, я и море. Я – сильный, но я не хочу отнимать силой твою любовь.
– Я не знаю тебя, – повторила Она шепотом.
– Я видел тебя во сне, – сказал он.
– Это – неправда, – сказала она шепотом.
– Это – правда. Я видел тебя во сне.
– Ты – чужой для меня.
– Я вновь увидел тебя. Теперь уже в море. Ты ушла далеко. Одна.
– Я боялась тебя. Но я люблю море и верю ему.
– Я тоже люблю море. Мы вместе пойдем дальше. Мы должны полюбить друг друга.
– Не знаю, – сказала Она. Она сказала нетвердо и робко, доверясь участи и благородству того, кто обнимал Ее сильно и нежно…
Это было.
В конце Весны или в самом начале Лета.
От лесного ключа поднималась по косогору девушка с двумя полными ведрами на коромысле. И в каждом ведре девушка несла луну.
Повстречался девушке парень, заглянул в её глаза, попросил ласково:
– Девушка, подари мне одну луну. Давно я слежу за тобой и, как увижу тебя, сердце мое – не мое больше. Хочешь, возьми его взамен…
Встрепенулась девушка. Качнулись ведра. Исчезли обе луны, только серебристые осколки от них, как крохотные селявки, блестят в воде.
Не уходит парень, ждет терпеливо, когда вода успокоится. Молчит девушка, опустив глаза в счастливой робости.
Тихо, светло в лесу.
И на душе у обоих светло и тихо.
Хвасталась перед ветлами ракита:
– Что мне Битюг!.. Вот возьму и перейду на ту сторону!..
Сомневались ветлы, шелестя своими стрельчатыми, листьями. Они мудрее ракиты, стоят здесь не один век, но никому еще никогда не думалось такую реку вброд перейти. Битюг в этом месте широк, и дно его крутым изломом уходит под воду.
Шагнула ракита один раз, ничего – твердое дно под корневищем. Шагнула другой – не нащупала дна. Испугалась она глубины да так и осталась навсегда в воде: и дальше не идет – боязно, и назад не возвращается – от подружек-ветел стыдно.
Нанесло течением вокруг ее корневища илу да мусору, обмелело дно, затинилось, покрылась вода зеленой ряской, плесенью. И живут в той суводи лишь мальки линей да трусливые головастики.
А ветлы стоят себе на высоком берегу Битюга, полощут в чистой воде свои длинные звонкие мониста, да тихо посмеиваются над хвастливой ракитой.
Орел взял со скалы одного птенца, крепко сжал его когтями и понес через море. Долго летели они навстречу ветру и соленым брызгам. На середине пути утомленный орел спросил птенца:
– Стар я стал, сынок. Скоро совсем не смогу добывать добычу. Будешь ли ты кормить и поить меня?
Птенец глянул вниз, на кипящие в шторме волны, испуганно ответил:
– Да, отец! Пока жив, буду кормить и поить тебя.
Орел немного подумал, потом разжал когти и полетел назад, где дожидался его второй птенец.
Над серединой моря он обратился к младшему сыну с тем же вопросом.
– Не знаю, отец, – ответил тот, – Может 6ыть. Но прежде всего я буду думать о своих детях.
Старый орел тяжело вздохнул и понес его дальше.
Мы с отцом сидим у стола, молча наблюдаем за тем, как ловко мать выметывает из печи румяные караваи хлеба и раскладывает их по всей длине широкой судновки. Изба наполняется крупчатым запахом сгоревших на поду капустных листьев и запеченного теста.
Мы оба, отец и я, старательно проглатываем слюну, но матери нет никакого дела до наших вожделенных взглядов. И только потом, когда все ковриги уложены рядком на лавке и протерты сверху промасленной тряпицей, мать поворачивается к нам.
– Ну? – спрашивает она с восторженной гордостью, – Кто третьего дня говорил, что теперь не пекут настоящих хлебов?
Опускаю глаза, потому что говорил это я, когда зашла речь о сельской пекарне. Но разве я мог заподозрить, что первый хлеб из новой муки она испечет сама?..
Мать расстилает по столу хрусткое льняное полотенце и кладет на него еще не остывшую ковригу. Теперь очередь священнодейства за отцом. Он вытирает о край полотенца свои неотдыхающие ладони и бережно разламывает хлеб на три части. Кладет перед нами по увесистой горбушке и первым принимается за свою долю. Держа горбушку в правой руке, а ладонь левой поставив ниже подбородка, он ест так внимательно и с таким неподдельным аппетитом, будто только что приехал из невесть какого голодного края.