Несмотря на то, что трёхстиший набралось довольно много, каждое из них становилось для меня отдельным событием. Иногда таких событий не случалось по несколько месяцев. Иногда они обрушивались лавиной. Бывало и так, что на какой-то период трёхстишия становились самостоятельным языком мировосприятия. В этой книге представлен один из самых цельных периодов такого рода. Но к нему добавлены и циклы из других времён моего тридцатилетия трёхстиший, так что мы ещё раз прогуляемся по нему целиком.
Наивно и самуверенно было бы считать любое своё трёхстишие написанным языком вечности. Это лишь символ общей устремлённости поэзии. Но символ, особенно значительный для данного жанра. Небольшое словесное пространство, свойственное свободному трёхстишию, побуждает к углуб-лённости смысла, концентрации образа, музыкальности фразы.
Вечность – неуловимое понятие. Никто из нас не обладает каким-либо стопроцентным знанием о ней, но мне кажется, что всякий человек полон намёками на её существование, на её причастность к нашей жизни.
Трёхстишие – не описательный жанр. Если люди для нас – «они», то мы будем разглядывать их холодно и отстранённо, даже если в нас и шевелится какое-то сочувствие. Если люди – это «мы», то всякая человеческая судьба воспринимается как часть общечеловеческой судьбы, а значит и нашей собственной. И тогда общение с каждым человеком подводит нас к сегодняшнему языку вечности.
Здесь собраны стихи 1973—1992 годов. Но это ведь тоже – как один день…
* * *
Уносимые одним течением
надолго ли мы рядом,
бросив свои вёсла?
* * *
Улыбнись старику.
Погрусти с ним.
Предложи партию в шахматы.
* * *
Удивляемся, что нас не любят,
и – вне себя от удивления и восторга,
кого-то полюбив.
* * *
Своим взглядам – как балованым детям —
мы позволяем
куда больше, чем самим себе.
* * *
Погрузился в презрение.
И стал беднее сороки,
радующейся всякому блеску.
* * *
Только б не быть мне открывателем закона
о том, что любовь
обратно пропорциональна квадрату информации.
* * *
Нас толкают, калеча, друг к другу,
а мы вырываемся.
Чтобы идти рядом.
* * *
У кого «люблю» звякает разменной монеткой.
Кто знать не знает этого слова.
А для кого это дыхание полной грудью.
* * *
Да нет, вовсе не за праздник.
За вас, мои милые,
с кем дадено его встретить.
* * *
Чем намагнитить сердце,
чтобы научить его поворачиваться
к полюсу несчастья?
* * *
Где ты?.. Где ты?..
Где ты?.. – Зов неприкаянных,
где второе слово важнее первого.
* * *
Мои детишки, мои любимые,
хочется научить вас любви —
и стать счастливым учебным пособием.
* * *
Сказать… да любую пустяковину…
и услышать в ответ неважно что…
В ответ! в ответ!..
* * *
Горе грубо и нетерпеливо бросает друг к другу.
Но ласковая зыбь разносит в стороны
и укачивает каждого по-своему.
* * *
Телефон звенит и звенит.
Всё равно кто… Всё равно зачем…
А если из прошлого? если из будущего?
* * *
Кто как, а я с умилением взираю
на романтиков, с умилением взирающих
на два сросшихся дерева.
* * *
Наш пещерный, косматый мир!
Где достаточно быть рядом,
а быть вместе – что это такое?
* * *
Танец приходов и уходов…
Признайся, когда ты счастливее:
когда входишь в свой дом или выходишь?
* * *
Страсть играет в любовь,
самозабвенно и пылко играет в рабство,
мечтая стать рабовладельцем.
* * *
Свет полон несусветных соответствий.
И суетливых стараний
свести их воедино.
* * *
Самое странное слово: «мы» —
для разъединённых фальшивое,
для соединённых лишнее.
* * *
Страшно ничего не ждущему.
Страшно ожидающему всего.
Они так боятся друг друга.
* * *
Узаконенность чувств унизительна, если
немножко веришь в законы
и немножко не доверяешь чувствам.
* * *
Безответная любовь
так безответственна,
а кто за неё в ответе – неясно.
* * *
По ночному пространству
стежки электрички,
сшивающей лоскуты пространства и времени.
* * *
Верно ли – не предавать предавшего,
надеясь, что он изменит своей измене?
Или лучше подальше, чтобы не заразиться?..
* * *
Белая ночь разводит мосты
и сводит людей, глядящих в небо.
Волнуется – и брызги стекают по граниту.
* * *
Расставлять точки над «i» просто,
если они чистые и не скользкие.
А иначе умаешься.
* * *
Ощутить себя остриём иглы,
сшивающей лоскуты жизни.
Проникать, чтобы соединить.
Отец мой, Гавриил Яковлевич Кротов, был самобытным и активным педагогом. Логика советской эпохи загнала его в лагерь на семнадцать с половиной лет. Даже когда он вышел, лагерь снился ему до конца жизни. А мне до сих пор помнятся наши свидания: трое суток в году, на протяжении которых мы пытались восполнить то общение, которого нам обоим не хватало.
Среди стихов этого цикла есть и написанные в 1974 году, когда до освобождения отцу оставалось ещё два года, и в 1988 году, когда уже прошло несколько лет после его смерти.
Он рядом – родной мой попутчик.
Его взгляд и рука – со мной,
на пути к нему.
* * *
В трёхвагонном поезде, как в ковчеге:
кто на свидание, кто на службу, кто отсидел.
Общее дыхание – узорами на стеклах.1
Это ж надо – какое название!
Как было бы смешно,
