Рассматривать морозный узор, до середины сковавший старое деревянное окно, было одновременно радостно и тревожно. Будто из сугроба, образованного упавшими ледяными звездами, растут причудливые ветви ледяных растений, а сверху падают новые звезды. Пейзаж невиданной страны, который рисуется ночью, пока все спят. Бывало, в детстве Полина караулила художника у окна. Перелезала через спящую бабушку и шлепала босыми теплыми ножками по холодному дощатому полу. Наверное, художник слышал ее или видел спешащую к окну, потому что всегда успевал спрятаться до того, как девочка, приподнявшись на цыпочках, выглянет в темный двор.
К утру рисунок всегда был закончен и все за ним становилось невидимым. Бабушкин двор, покосившийся забор, улица терялись за великолепием сверкающего ледяного мира, куда из реального допускалось только солнце.
Но сегодня было пасмурно и сегодня было не детство. Полина сидела у окна в маленькой кухне, наблюдала, как бабушка возится с пирожками и боролась с подступающей тревогой. Автобус на Москву уходил в восемь пятнадцать вечера, а сейчас еще не было и полудня, но спокойно на месте уже не сиделось. Пока этот день был на безопасном расстоянии сначала нескольких лет, потом года, пары месяцев, да что уж там, даже неделю назад, он казался праздничным. Когда в нетерпении считаешь часы до начала торжества, становишься недоступным для повседневности и все окружающее, привычное преображается и будто ждет вместе с тобой. Но оказавшись внутри этого дня, в самом его начале, когда в медленные просыпающиеся мысли врезалась главная: «сегодня!», Полина поняла, что отдала бы многое, лишь бы перенести это сегодня на еще одно безопасное расстояние. Вдохновляющее начало новой жизни превратилось в тревожный конец старой и понятной. Сегодня, семнадцатого января в свою девятнадцатую зиму Полина прощалась с детством и домом.
Над пейзажем неведанной страны просматривалась улица. По ней до конца, затем через деревянный мост, мимо крытого рынка, начальной школы, где училась, они с бабушкой придут к остановке. Все это будет только через девять часов, но Полина уже несколько раз мысленно прошла этот маршрут. С большой сумкой, пахнущей домом, которую они понесут вместе, взяв по ручке, накренившись в сторону этой тяжести, накренившись друг к другу и пытаясь не выдать друг другу свои страхи и тоску.
Долгими осенними вечерами они представляли этот день и новую Полинкину жизнь. Соглашались, что время пришло, что в Москве такие же люди, ведь не за границу едет, и что приезжих там полно, только Полинка засиделась, отстала. Старуха мечтала, как внучка приедет с высоким красавцем и как они пригласят ее на свадьбу и покажет ей Полина собой покоренную Москву. Жаль, не было возможности свозить ее туда маленькой, хоть познакомить с городом. Бабушке то о дочке с зятем плачь, то заботься о плачущей по родителям внучке. Тогда не до лишних волнений было. С теми, что есть бы справиться.
Но в жизни как бывает – отгремят одни волнения, а на горизонте уже набирают силу другие. Только отгоревали и наладились жить просто и радостно, как выросла внучка. Стала рваться из налаженного. Держать нельзя – здесь не то что жениха хорошего не найти и себя потерять можно. В маленьких селах только старикам не потеряться.
Так со всеми этими мыслями и пришли они к этому дню. Бабушка возится с духовкой, делает свое привычное, а Полина пьет чай у окна и за этим привычным наблюдает. В одном она насчет сегодня не ошиблась – привычное действительно преобразилось. Оно отдалилось и будто не пускает в себя. Повседневность стала недоступной, но это не похоже на праздник. Оказалось, что и часы не хочется торопить, наоборот – цепляться бы за каждый, растягивать на минуты.
Снова тоска, от которой хочется опустить глаза в кружку и не выдать себя. Спасает одно – морозный узор в облупленной раме и мысль, как он может опостылеть. Перестанет умилять и напоминать о детстве, а будет лишь раздражать тем, что кроме него и полюбоваться не на что.
