…Как шли мы – не вспомню от счастья никак,
От слез, затянувших петлею
Мне горло. И Лувр погрузился во мрак,
И Консьержери – пеленою
Окуталась. Крепко держал меня муж
За руку: боялся, исчезну,
Девчонка, без году жена, Скарамуш,
В довременно-черную бездну.
Мы были в Париже. Казалось то нам
Условленным знаком Господним:
Он руку воздел – и Содом, и Бедлам
России бельишком исподним
За далью помстились…
Не помню, как шли
И как очутились в покое.
А помню – паркет в лучезарной пыли
И живопись – шумом прибоя.
И живопись – морем, где пена и соль —
На лицах, на ртах и ресницах.
И живопись – мука, и пытка, и боль,
С которой до гроба тащиться —
Поклажа тяжка на бугристой спине,
Дождями размыта дорога.
Муж рот облизнул. Муж стоял, как в огне.
Качался, как в холод – от грога.
Тек пот по его поседелым вискам,
И пальцы его шевелились.
«Я землю создам… И я воду создам —
Такую, чтоб люди склонились
И пили!.. Я тело вот так напишу —
Чтоб старец возжаждал юницу!..»
И он не заметил, что я не дышу,
Что копьями стынут ресницы.
Девчонки в балетной тюрьме, у станков,
В марлевках крахмальных и пачках
Сияли, как синие звезды веков,
Как пена в корыте у прачки.
Они опускали бретельки со плеч,
На козьи копытца пуантов
Вставали, горя – тоньше храмовых свеч
И ярче златых аксельбантов.
Ах вы, колокольчики, вы, васильки!
Все ваши балетки истлели
В пожарищах века, в кострищах тоски —
И ваших детей колыбели,
И внуков… Шатнулся, любимый: узнал,
Почуял всей кожею – небыль…
А синий, в полмира, гремел Карнавал,
Шел кобальт мой синий – в полнеба!
Летел ураган – грозный ультрамарин,
Пылала индигова пляска —
За то, что тот парень был в мире один —
Дега, – и была его краска,
И были балетные девки его,
Субретки, рабочие клячи,
Кормившие черствой галетой его! —
Все знавшие, что он там прячет
На холстиках драных, где светит пастель,
Где масло саргассами льется:
Их Вечность!.. Да, Вечность!..
Не смех. Не постель.
Не сердце, что кражей упьется
Подружкиной брошки. Не пляс во хмелю.
А зеркало, в коем – пред Богом…
…«Как юбки я синие эти люблю», —
Шепнула темно и убого.
Муж руку мою взял в горячий кулак
И стиснул до боли, как птицу.
И так руки сжав, мы дрожали, как флаг,
Что по ветру плачет, струится —
Затем, что одна опостылая жизнь,
Балетка, козявка, Козетта, —
Затем, что ты веришь в бессмертье, дрожишь,
А Бог покарает за это.
