Солнце медленно садилось, обнимая на прощание горбатые голые острые макушки скал. Всё вокруг начало терять чёткие очертания. Вечер уводил в ночь цветы и деревья, окружая их загадочной тенью. Менялись краски дня, словно, на окружающую природу приближающаяся ночь уже накидывала сонное тёмное непрозрачное одеяло. Горный воздух, пропитанный лучами уходящего солнца, ласкал животных и птиц.
Он ждал её. Вот уже прошёл целый день, но Сильвы всё не было. Земная чувственная безумная безграничная любовь Сильвы, не видящая берегов, презирающая законы, мнения и условности, радовала его и поражала своей глубиной и жертвенностью. Сильва день за днём не навязчиво и постепенно заполняла собою всё пространство в душе цыганёнка. Бережно, едва дыша, робко и очень ласково она вторгалась в его мир, чтобы остаться там навсегда. После всех пережитых потрясений и многих месяцев одиночества Сильва стала для него непревзойдённым лекарством. Рядом с ней он забывал обо всём. Она вселяла в него прежнее отношение к жизни, открывая при этом многие удивительные непознанные им ранее грани человеческих отношений. Он радовался ей, позволял заботиться о себе. Он переживал за неё, он разделял её чаяния и желания, но сам при этом так не любил. Бессмертник, подарив Сильве ещё пять лет молодости, налил в серебряный кубок только простой родниковой воды. Будучи искушённым и многоопытным в колдовстве, Бессмертник видел наперёд события жизни и, зная хорошо человеческую природу и закономерности этого мира, не дал Сильве колдовского приворотного зелья. Сильва всё понимала, но твёрдо верила в свою красоту, обаяние и время, которое всё расставляет по своим местам. Внешнему совершенству Сильвы могла бы позавидовать любая красавица тех мест. Во всём остальном Сильве не было равных вообще, и пропадая в объятиях цыганёнка, она не сомневалась в своей окончательной победе и власти над ним. Сильва жила, наслаждаясь каждым днём, каждым мгновением жизни. Как натянутая до предела струна, она вибрировала в его руках, оплавляясь вместе с воском свечей и теряя ощущение времени и реальности вообще. Заброшенная штольня давно повенчала её с цыганёнком, и Сильва, любуясь неровной вздрагивающей их тенью от жёлтых восковых свечей на фоне каменной стены, мысленно мечтала увести цыганёнка к алтарю. И вот сегодня Сильва не пришла. Перебрав множество причин, цыганёнок решил подождать ещё ночь и с рассветом отправиться в деревню на поиски Сильвы.
Браслеты, монисто, серьги и свободная льняная верхняя рубашка, небрежно брошенная на постель – всё напоминало о Сильве. Он постоянно прислушивался. В темноте сгущавшейся ночи ему всё время чудились её лёгкие быстрые шаги. Аромат шток-розы разливался у подножия заброшенной штольни и кружил голову. Запах роз у цыганёнка стойко ассоциировался с Сильвой. Цыганёнок сидел на срубленной сосне у подножия штольни и вслушивался в ночь. Ярко светила луна. Сумасшедшие цикады сводили с ума своими громкими трелями. Их стрекотание шло несмолкаемым фоном и спутником ночи. На выселке выла собака. Её неровный протяжный вой отдавался глухим эхом в гористой местности. «Как будто умер кто,» – подумалось цыганёнку. От этой мысли юноша вздрогнул всем телом. Сон сняло, как рукой. Сильвы всё не было. Так в ожидании он провёл ночь. Ночи в горах очень холодные. И первые утренние лучи застали цыганёнка под армяком, прикорнувшего у поваленной сосны.
Утро не принесло доброй вести. Сильва не появилась. Спустившись к горному ручью, цыганёнок умылся ледяной водой, выпил две пригоршни студёной воды и быстро направился по тропинке от штольни, ведущей в сторону деревни, где стоял дом Сильвы. Он прошёл сравнительно не много, как взор его упал на женское монисто. Это было украшение Сильвы. Цыганёнок прекрасно знал каждое сочленение монисто. Дрожащими руками он поднял его. Золочёный дукат в центре сильно потемнел – хозяйки не было в живых. И странно, монисто, довольно туго некогда облегающее изящную шею Сильвы, было на застёжке. Если бы Сильва его обронила, застёжка должна была быть расстёгнутой. Цыганёнок внимательно огляделся. Столько раз он проходил этой тропой и никогда прежде не замечал здесь разросшегося бессмертника. Его горьковатый аромат кружил голову и тянул в животе, напоминая о голодной бессонной ночи. Упав на колени, цыганёнок начал внимательно осматривать землю вокруг того места, где лежало монисто. Среди густорастущих ярко-жёлтых пахучих цветов он увидел ленту, которой Сильва заплетала косу. Лента была скомкана, в ней запутался чей-то длинный седой вьющийся волос. Цыганёнок вздрогнул всем телом. Это были её монисто и её лента. Она была здесь относительно недавно так близко и в то же время так далеко от него. Чуть поодаль на земле валялся не развязанный узелок с провизией. Сильва несла в штольню хлеб, сыр, яички и яблоки. Всё это лежало на земле среди цветов бессмертника нетронутым. Цыганёнок навзничь упал на землю. С Сильвой произошло несчастье, и он, будучи её частью, её возлюбленным, её душою, он не смог предвидеть всего этого и упредить. Прижав ленту и монисто к груди, он закрыл лицо руками и зарыдал. Это была ещё одна потеря. Сначала отец, затем любимая женщина. Судьба отнимала у него тех, кто был ему по-настоящему дорог. Сильва промелькнула, прошла воздушным шагом сквозь его жизнь и исчезла. Спешить было некуда. Цыганёнок лежал среди цветов бессмертника и смотрел в небо пустым невидящим ничего взглядом. Он вспоминал её, хрупкую, тонкую, с рыжими кудрями, отливающими на солнце медной проволокой, её звонкий счастливый нервный смех. Она каждый день проживала так, словно, это был их последний совместный день. Сильва что-то знала, но никогда не пускала в душу, переводя в шутку любой становившийся серьёзным разговор. Так прошёл день. Цыганёнок пролежал без движения много часов. Не хотелось есть, не хотелось пить, не хотелось жить. Смысл жизни оборвался. Некуда и не к кому было спешить. В штольне у него были спрятаны серьги в подарок Сильве. Он их купил на одной из ярмарок, обменяв золотой песок на чудесное баснословно дорогое украшение. Подарок не дождался своей прекрасной владелицы.
