Боэмунд, плоть от плоти отца своего, единственный из сыновей Роберта, кто унаследовал все его свойства и качества. Он не признавал полумер, не делал ничего наполовину, никогда не замечал перед собой преград и препятствий, и не понимал, как эти самые преграды и препятствия, могут мешать другим. Но сейчас, он был в растерянности, не зная, что делать и как поступить.
– У меня нет ничего! Ни дома, ни феода, который я мог бы назвать своим домом! Ничего!
Бьёрн де Бриан, как никто другой понимал Боэмунда. Ему захотелось подойти к нему, прижать его голову к груди, и успокаивая, шептать слова утешения.
Но Боэмунд не этого хотел. Он порывисто вышагивал по залу одного из домов в Таранто, где они остановились, и энергично рубал рукой воздух, кричал, возмущался, задыхался в отчаянии и гневе.
– Мать зовёт тебя к нам, в Венозу. Да и я, чем смогу, тем помогу, Боэмунд, – сказал осторожный Ричард ди Моттола, отчим Боэмунда.
– Можно податься на Сицилию, к твоему дяде Рожеру, и воевать там с сарацинами – мечтательно протянул Роберт Готский.
– Быть у него мальчиком на побегушках?! Таким же бесправным, как его собственный незаконнорожденный сын Жордан? Не хочу! Что он может предложить мне? В лучшем случае, скромный, маленький и убогий феод, и всё! И прозябать там? Нет! Не хочу!
Боэмунду желал, во всю глотку, на весь мир, да так, что бы каждый услышал, орать:
– Я Отвиль! Я сын Роберта Гвискара! Его старший сын! Его наследник!
Но в ответ, чудились ему возмущённые, презрительные крики толпы:
– Бастард! Ублюдок! Незаконнорожденный!
И Боэмунд утихомиривался.
– Тогда может нам отправиться в Испанию? Слышал, что там произошло?
В Испании, три года назад, в 1082 году, мусульманские эмиры Севильи, Бадахоса и Гранады, практически вытесненные с полуострова войсками короля Кастилии и Леона Альфонса VI, обратились к эмиру[1] Юсуфу ибн Ташфину, с просьбой о помощи в борьбе против христиан. О-о-о! Бьёрн хорошо знал Юсуфа ибн Ташфина, и возглавляемую им мусульманскую, религиозную секту Альморавидов, которая к этому времени уже почти подчинила себе весь Магриб[2]. Хорошо он знал и религиозный пыл Альморавидов, воинственность и беспощадность береберов и туарегов, составляющих основу их войска.
– В прошлом году, Альморавиды захватили тайфу Сеута[3], и теперь, стоят у порога Испании, готовясь к вторжению. Поверь мне, Боэмунд, в Испании много возможностей для храброго воина. Там можно отличиться и прославить своё имя, захватить земли, и основать своё государство.
Боэмунд задумчиво сел на лавку.
«Может мне отправиться к императору Генриху? Поступить к нему на службу, заручиться его дружбой и поддержкой, и вместе с ним, напасть на Рожера Борсу, отвоевать, забрать у него то, что по праву принадлежит мне?! Нет. Отец никогда не хотел «дружбы» императора, он всегда противился ей, и сейчас, не одобрил бы. Так что же делать? Что?».
На конец осени, Рожер Борса собирает в Салерно всех своих вассалов, для принесения ему клятвы верности и присяги. Пригласят ли туда его, Боэмунд не знал. «Если пригласят, то это может быть ловушка, расставленная Сишельгаитой. Приеду туда, а меня там убьют или отравят… Да и здесь она может достать меня… Надо бороться! Я не позволю им, убить себя! Надо собирать войско, чтобы противостоять Рожеру! А есть ли у меня друзья, которые пойдут за мной? Есть ли сторонники, которые пойдут за незаконнорожденным, за бастардом?».
В последнее время, кто-то распускал усиленные слухи, что Сишельгаита велела отравить своего мужа Роберта Гвискара. Мол она планировала убить его, Боэмунда, как опасного соперника своего сына Рожера, но Роберт узнал об этом, и вот тогда Сишельгаита и отравила его.
Эти слухи были на руку Боэмунду, и он понимал, что у него всё-таки есть в Италии друзья и сторонники.
«А может, разорение Рима, предопределило судьбу отца моего? Может, влиятельные римские патриции и сановники, знатные, древние семейства, не простили ему пожара Рима, и используя яд, отравили его? А может это, сделали византийцы? Или, венецианцы?».
Боэмунд в раздумье прикрыл глаза.
«Надо скрытно и тайно, собирать и накапливать силы. Зачем мне куда-то уезжать? Я ещё поборюсь за то, что по праву принадлежит мне, здесь, в Италии!».
