Симона сидела у раскрытого окна пестрого циркового балаганчика и с улыбкой смотрела на раскинувшееся до самого горизонта поле.
– Подумать только, – мысленно восклицала она, – целое поле подсолнухов! Триумфальное шествие маленьких солнечных братьев и сестёр, тётушек и дядюшек, близких и дальних родственников солнца, спустившихся на землю, чтобы порадовать нас. Разве можно не улыбаться, глядя на это жёлтое море трепещущих на ветру лепестков? Разве можно придумать что-то более прекрасное?
Скрипнула дверь, Симона обернулась, увидела Шарля, спросила:
– Как?
– Превосходно, – улыбнулся он, сняв с головы рыжий парик. Уселся перед зеркалом, состроил смешную гримасу. – Всё замечательно, дорогая.
– Зачем тебе всё это нужно? – спросила Симона, посмотрев на отражение Шарля в зеркале.
Он выпрямил спину. Лицо стало очень серьёзным, а голос зазвучал так, словно они не в маленьком балаганчике, до отказа набитом разными костюмами и бутафорией, а на огромной цирковой арене.
– За шутовским нарядом проще
Скрывать нам собственную глупость.
Скажи мне, кто посмеет
В таком обличье заподозрить ложь?
Шарль поднялся, набросил на плечи королевскую мантию, нахмурился. Симона поджала ноги, обхватила колени руками, чтобы не мешать шествию владыки по тронному залу крошечного балаганчика. Голос Шарля изменился. Стал властным, жёстким.
– Скажи мне, кто в таком обличье заподозрит ложь?
Я так велик, что вызывает дрожь
Мой взгляд, мои нравоученья.
Для вас моё презренье – страшный суд…
Он усмехнулся, доверительно шепнул на ухо Симоне:
– А я, всего лишь, – глупый, скверный шут,
Прикрывшийся красивою одеждой, – мантия полетела на пол.
Но, потешая вас, я тщу себя надеждой
Вас одурачить, заморочить вас
Витиеватостью своих корявых фраз
И дорогим нам всем, любимым «как бы!»
Которое острее шпаги, сабли, меча,
Булата и клинка, и даже обоюдоострого штыка…
Шарль рухнул на пол, скрючился от боли, протянул руку Симоне, застонал:
– Я, как бы, ранен… умираю, как бы,
Я, как бы, кровью истекаю на глазах…
Симона поднялась. Шарль подмигнул ей, уселся на полу, обхватив колени руками, так же, как минуту назад сидела она. Голос его зазвучал мягче снизу вверх к ней, смотрящей на него с сожалением.
– Вы всполошились? Вы кричите: «Ах!»,
Забыв о том, что здесь – театр, сцена,
Всё, как бы, понарошку, всё мгновенно
Возьмёт да и изменится сейчас,
И, как бы, будет для потехи час.
Шарль вскочил, обнял Симону за плечи, подмигнул:
– Со мною вы согласны, как бы?
– Я, как бы, соглашаюсь. Да, – подыграла она.
– Тогда кричите: «Браво!»
– Браво, – сказала Симона вяло. Ей не хотелось дурачиться.
– И прославляйте глупого шута! – Шарль несколько раз хлопнул в ладоши.
Я вами управляю без труда.
Марионетки всюду, всюду, всюду…
Я испугал тебя, дитя?
Не буду больше, ты меня прости,
И занавес на окна опусти…
Шарль обнял Симону, провел ладонью по мягким волосам, поинтересовался:
– Я удовлетворил твоё любопытство?
– Не совсем, – ответила она, отстраняясь.
– Вот как? – Шарль усмехнулся, уселся на стул, закинул ногу на ногу, посмотрел на Симону изучающе.
– А ты, душа моя, не так проста, как показаться может изначально.
Глаза – два озера. Прозрачна в них вода,
Но в глубине, на дне, конечно, – тайна!
Чужая, разумеется, я прав? – она кивнула.
У вас, душа моя, довольно кроткий нрав.
Коралловые губки. Тонкий стан…
О, старый шут, какой же ты болван!
Перед тобою не простая дева, в твой балаган явилась – Ко-ро-ле-ва!
Шарль стукнул себя ладонью по лбу. Поднялся, поклонился. Глядя на Симону снизу вверх, проговорил:
– Прошу вас, Ваша Светлость,
Мне простить сей беспорядок.
Я готов пустить своё богатство по ветру сейчас,
Чтоб вы остались в балаганчике на час, а если повезет,
На день иль два… Я вижу, вас смешат мои слова.
Готов я Королеве услужить.
Готов сто лет её смешить, смешить…
Шарль нацепил на голову рыжий парик и заливисто рассмеялся. Симона покачала головой, проговорила грустным голосом:
– Смотреть на твои кривляния мне не смешно. Мне обидно, обидно, обидно… Ты, Шарль, замечательный, умнейший человек, талантливый актер, неужели ты решил провести всю свою жизнь в этом скрипучем ящике с красивым названием – цирковой балаганчик. Не балаганчик, балаганище.
Шарль усмехнулся:
– Ты первая употребила превосходную степень, описывая моё скромное жилище. Меня распирает чувство гордости. Я сейчас просто лопну от собственной значимости и важности, – он надул щёки. – Я лопну, а ты, Симона, будешь оплакивать великого актёра, непревзойдённого рыжего клоуна, гениального…
– Шута, глупо прожившего свою жизнь, – закончила его тираду Симона.
– Шарль, твой выход! – закричал распорядитель цирка.
– Меня зовут, – поправив парик, сказал Шарль. – Позвольте вас покинуть ненадолго.
Не исчезайте, об одном могу просить.
