– Это всё из-за твоего увлечения астрономией! Она снова начинает убегать из дома, мечтать о всяких глупостях и чудесах! А вчера привела в дом – босячку!
Дайрада слышала, как тяжело вздохнул отец: он любил свою жену, любил дочь, но и науку о звёздах тоже любил…
Девочка, запертая в своей комнате, слышала, как мать снова упрекает отца. Она сидела и понимала: чем старше становится, тем больше доставляет всем проблем. Но поделать с собой ничего не могла.
Ей вчера удалось стащить у служанки катушку ниток с иголкой… теперь девочка сидела на полу, скрестив ноги, и шила себе куклу. Именно потому, что это было строжайше запрещено.
Она уже дошивала маленькое кукольное платьице и примеряла его на тряпичную девичью фигурку, как в комнату, громко стуча каблуками, вошла королева, а за ней король.
Дайрада не успела спрятать ничего под подол, и, к её великому негодованию, мать выдернула у неё из рук тоненькое кукольное тельце. Все труды пошли прахом: платье из золотой парчи, так чудесно сидевшее на тряпичной принцессе, разошлось по швам, фигурка выпала на блестящий паркет и покатилась к окну.
– Нет! Папа, нет! Отдай!
Но король бесстрастно подобрал игрушку и сунуло с себе в карман. Парчовое платье было тут же порвано королевой и брошено в пылающий камин. В назидание.
Королева вышла, король – следом за ней. И запер дверь на ключ.
– Зачем!? Ведь я сделала её сама! Если в полдень оставить её среди цветочных часов, то…
Дверь приоткрылась.
– Тебе надо думать о том, как сохранить своими руками королевство, а не сшить кукол. Это всё, что от тебя требуется, – сухо сказала королева в приоткрывшуюся дверь.
И со щелчком её захлопнула.
Дайрада отвернулась, чтобы сквозь замочную скважину никто не увидел, как слёзы негодования и гнева льются по её щекам.
Никто не должен знать, что она тоже умеет плакать.
Через несколько часов дверь открылась. Появилась служанка с фарфоровым тазом для умывания, сопровождаемая королевой.
На щеке девушки алели красные полосы.
– Сейчас сюда придёт доктор. Учёный. Он расскажет тебе о том, какие ужасы можно подцепить, если водиться с бедняками, – процедила королева. – Умывайся!
– Но моя Наттель хорошая! – горячо вскрикнула юная принцесса. На миг ей показалось, что служанка улыбнулась. Но, наверное, просто игра воды… – Ты знаешь, какие красивые у неё глаза? Как небо – синие! А густые каштановые волосы, совсем, как у меня…
– Твои волосы, к счастью, чёрные, и вьются. Постарайся подольше сохранить их – блохам такие могут понравиться! – голос королевы превратился в свистящую ледяную вьюгу.
– Н-но…
Тут дверь открылась, и в ближайшие два часа принцесса старалась не умереть со скуки. Она думала о своём, пока полный, лысоватый доктор самозабвенно вещал о разных болезнях и открытиях в мире медицины.
Он настолько любил слушать свой голос в этих покоях, что не заметил, как вошла королева, с торжествующей улыбкой на лице. Она искренне полагала, что такие лекции будут дочери только на пользу.
* * *
Сколько она помнила себя – танец был её жизнью. Она всегда умела танцевать, словно с рождения боги благословили её этим даром.
Это было одно из её любимых занятий – танцевать босиком на траве, выдумывая новые фигуры, представляя, как рядом звучит в ещё спящих цветах тихая музыка.
Она представляла, что кружится в хороводе с нимфами, плещется в компании серебристых русалок, порхает в вальсе с прекрасным юношей, которого видела вчера на золотой лошади верхом… а иногда ей казалось, что этот танец – последняя, никому не известная жертва.
Но плясать ей удавалось не всегда. В полуденный зной ей приходилось нести с рынка тяжёлую корзинку с покупками, тогда она приплясывала и представляла, что корзинка – ручной барсук, с которым можно поболтать в долгом пути. Или же танцевала при свете луны, когда вся работа по вышивке за день была переделана.
С рассветом она садилась за пяльцы и представляла, что иголка и нитка, рука об руку, проходят вместе по ткани жизни и оставляют свой неповторимый узор.
Вышивание становилось настоящим приключением, где шаг за шагом менялась картина, раскрываясь всё больше и больше.
Один неверный шаг мог всё испортить. Один точный шажок стоил тысячу, что складывались до него в правильный, ровный узор.
Однажды, в час серого угрюмого тумана, который напоминал серую заброшенную нечёсаную собаку, чья шерсть клоками лезет по всем заборам, в этот ранний угрюмый час, Наттель выходила из дома заказчицы.
Она отдала все кружева и вышивку, а женщина, в полном восторге заказала ещё столько же.
Кругом почти ничего не было видно. На расстоянии вытянутой руки с трудом можно было рассмотреть кто перед тобой: человек или столб. Наттель полагала, что быстро сумеет найти свой дом. Но вместо этого вошла в чужую калитку с чёрного хода и, уткнувшись плечом в незнакомое дерево, отпрянула назад, чтобы убежать поскорее, пока не приняли за воровку.
В этот момент, совсем рядом, но не замечая её, прошёл мимо прекрасный зеленоглазый юноша, тот самый, что ездил недавно по улицам на золотом жеребце.
В его курчавых жёстких волосах матово блестели капли тумана. Казалось, на этих светло-лунных волосах, спускающихся ниже лопаток, лежал весь жемчуг рек.
