— Эта всё, неси другую, — заявила бабка, брезгливо швырнув дохлую мышь в ведро. Водрузила на подставку новое золотое яйцо и прикрикнула: — Да поживее!
Забрав ведро, Рябов-младший вышел из дома и отправился в дальний конец огорода. Пробрался сквозь заросли травы и остановился возле свежевскопанной полоски земли. Тут же была воткнута и лопата.
Заглянув в ведро, вздохнул, вырыл ямку и, положив в нее еще теплый трупик, засыпал землей. Сверху положил камушек. На этот раз серый. Здесь, на мышином кладбище, таких было большинство.
«Спи спокойно, малыш», — мысленно произнес он и отправился к сараю, где размещалась мышиная ферма. Золотояичный бизнес требовал больших ресурсов, и на сарай дед с бабкой не поскупились — строителям и магу-бытовику денег заплатили немало, и те постарались на славу — мыши жили в тепле и сытости. Но недолго, поскольку труд их был тяжел — попробуй-ка помаши хвостом весь день.
В обязанности Рябова-младшего помимо прочего входили кормежка и уход. Он старался не привязываться к маленьким смертникам, но не мог — они были такие славные. И совершенно не заслуживали той участи, для которой предназначались.
Любимая курица стариков — кормилица и поилица — несла яйца в чудовищном количестве, изводя по пять мышей в день, и сердце Рябова-младшего всякий раз обливалось кровью, когда приходилось нести для нее очередного разбивателя.
Самого любимого мышонка — серого с белым пятнышком на боку — он прятал в дальней клетке, чтобы не попался на глаза старикам. Мышонок вырос в красивую взрослую мышь, и Рябов всякий раз умилялся, беря ее в руки. Вот и сейчас, придя за новым беднягой, он достал свою любимицу, собираясь погладить, но тут дверь распахнулась, и в сарай ворвалась бабка.
— За смертью тебя посылать! — рявкнула она, вырвала мышь из рук и умчалась.
— Нет! Стой! — воскликнул Рябов, бросаясь за ней. — Только не она!
Но бабка его не слушала. Она вообще никого не слушала после того, как подняла хозяйство и превратилась из нищей крестьянки в богачку, у которой амбары золотом набиты. Даже дед теперь во всем ее слушался. А уж ему, Рябову-младшему, и вовсе права голоса не давали, ибо не дорос.
Обычно его это устраивало, но только не сейчас.
— Это не та мышь! Ее нельзя! — воскликнул он, забегая в избу.
— Вот еще! — возмутилась бабка, собираясь засунуть свою добычу в «махалку». — Вон какая жирная, надолго хватит!
— Нет! Это моя мышь! Я ее вырастил!
— А я вырастила тебя, поросенок неблагодарный! Кому я золотые сапоги купила? А золотую шапку? А кафтан, золотом шитый? А книжки с золотым переплетом со стишками дурацкими? Кому, а? То-то же!
— Не надо мне ничего! Забери! — в слезах воскликнул Рябов-младший, шапку золотую с головы стягивая.
— Фто флуфилось? — в комнату заглянул дед с золотой вилкой в руках, на которую был нанизан кусок заморского кальмара.
— Неблагодарность случилась черная! — воскликнула бабка, тыча мышью в Рябова-младшего. — Я ему всё, а он мне мышь пожалел!
— Коля, ты не прав! — быстро прожевав, воскликнул дед, и на Рябова-младшего нацелилась еще и вилка. — Старших надобно слушаться!
— Вот именно! — поддакнула бабка и снова потянулась к «махалке». Видеть это не было никаких сил. Рябов выхватил мышь у нее из рук и, гремя золотыми сапогами, бросился прочь из дома.
— Сто-о-ой! — завопила бабка.
— Сто-о-ой! — подхватил дед.
Скатившись по ступеням, Рябов свернул в огород, добежал до ограды и, перемахнув через нее, нырнул в кусты, растущие у обочины. Запнулся о ветку, но мышь не выпустил, побежал дальше — туда, где начинался настоящий густой лес, рассудив, что там, в настоящем лесу, старики ее точно не поймают.
В лесу оказалось темно, пахло хвоей и сыростью. «Так вот он какой, запах свободы, — подумал Рябов, с опаской проходя между деревьями. В этом лесу он прежде никогда не бывал, и сейчас чувствовал себя так, словно вторгся на чужую территорию. — Сейчас отпущу и уйду», — подумал он и принялся искать место, где лучше всего расстаться с мышью, но все кусты казались слишком темными, деревья — слишком зловещими…Сам того не замечая, он заходил все дальше и дальше.
Наконец остановился возле зарослей, которые выглядели вроде бы ничего. Присел на корточки и, раскрыв ладони, выпустил свою любимицу на траву. Мышь замерла, принюхалась, а затем шустро юркнула в зелень. Мгновение спустя из кустов послышался хруст, ветви дрогнули, и оттуда, аппетитно чавкая, вылезло босоногое чудовище с заячьей головой, одетое в пестрое платье. Втянув в рот свисающий из уголка губ мышиный хвостик, оно сыто рыгнуло и, встряхнувшись, превратилось в девчонку — голенастую, востроглазую, с серыми растрепанными волосами.
— Спасибо, друг, — заявила она, отряхивая налипшую на платье листву.
— Морда бессовестная! — сжимая кулаки, воскликнул Рябов. — Зачем ты мою мышь сожрала?!
Хотелось треснуть нахалку, но книжки утверждали, что бить прекрасных дам не полагается. На прекрасную девчонка не тянула, но на даму, судя по характерным выпуклостям, вполне, и это связывало руки.
— Было вкусно, — подлила она масла в огонь.
— Эта мышь была моим другом! — гневно воскликнул Рябов, пытаясь достучаться до ее совести, но та залегала слишком глубоко.
