Между штаб-квартирой ФБР и Капитолийским холмом десять кварталов, и каждый из них врезался мне в память за время бесчисленных челночных командировок вверх-вниз по Пенсильвания-авеню. Проезжать мимо Национальных архивов, где туристы выстроились в очередь, чтобы увидеть документы Америки, Музея журналистики и новостей «Ньюзеум» – с вырезанными на его каменном фасаде словами Первой поправки – и продавцов футболов и тележек с едой стало чем-то вроде ритуала.
Был февраль 2017, и я сидел на заднем ряду полностью бронированного «Субурбан» ФБР. Средний ряд сидений вынули, так что я сидел в одном из двух кресел сзади. Я привык наблюдать проносящийся мимо окружающий мир сквозь маленькое темное пуленепробиваемое боковое стекло. Я был на пути на еще одно секретное слушание в Конгрессе по поводу вмешательства России в выборы-2016.
Появиться перед членами конгресса и в хороший день было непростым делом, и обычно обескураживающим. Создавалось впечатление, что практически все занимают какую-либо сторону, и, казалось, слушают лишь для того, чтобы найти крупицы, соответствующие тому, что они хотели услышать. Они привыкли спорить друг с другом через вас: «Господин Директор, раз кто-то сказал X, разве этот человек не идиот?» И ответ также последует через вас: «Господин Директор, раз кто-то говорит, что кто-то, кто сказал X, идиот, разве этот человек не является настоящим идиотом?»
Когда речь заходила о наиболее спорных на памяти выборах, дискуссия сразу же становилась еще более злой, и лишь немногие желали, или были способны, отставить в сторону свои политические интересы и сосредоточиться на правде. Республиканцы хотели быть уверены, что русские не избрали Дональда Трампа. Демократы, которых все еще трясло от результатов состоявшихся несколько недель назад выборов, хотели прямо противоположного. Было мало точек соприкосновения. Это было словно присутствовать на ужине на дне Благодарения с семейством, которое ест вместе лишь по решению суда.
ФБР, со мной в качестве его директора, оказалось в центре узкопартийной желчи. Это было не совсем ново. Мы были втянуты в выборы, начиная с июля 2015 года, когда наши опытные профессионалы в ФБР начали уголовное расследование передачи Хиллари Клинтон секретной информации через свою личную электронную почту. Это было время, когда даже использование терминов «уголовное» и «расследование» являлось источником ненужных дебатов. Годом спустя, в июле 2016, мы начали расследование, были ли массовые российские усилия повлиять на голосование на выборах президента путем причинения ущерба Клинтон и помощи в избрании Дональда Трампа.
Это была печальная, хотя и неизбежная, ситуация для Бюро. Хоть и являясь частью исполнительной власти, ФБР призвано держаться в стороне от политики в американской жизни. Его миссия заключается в поиске правды. Для этого ФБР не может быть ни на чьей стороне, кроме страны. Конечно же, у членов Бюро, как и у всех других, могут быть свои собственные личные политические взгляды, но когда его люди встают в зале судебных заседаний или в Конгрессе, чтобы доложить о том, что они обнаружили, они не могут рассматриваться как республиканцы, демократы или часть какого-либо сообщества. Сорок лет назад Конгресс установил десятилетний срок пребывания в должности для директора ФБР, чтобы укрепить эту независимость. Но и в столице, и в стране, раздираемой партийным конфликтом, отстраненность ФБР одновременно являлась и непривычной, и сбивающей с толку, и постоянно подвергалась испытаниям. Это вызывало чудовищное напряжение у карьерных профессионалов в агентстве, особенно когда их мотивы постоянно подвергались сомнению.
Я взглянул на Грега Брауэра, нового главу отдела ФБР по делам Конгресса, ехавшего со мной на Холм. Грег был пятидесятитрехлетним невадцем с волосами с проседью. Мы взяли его на работу из юридической фирмы. До этого он являлся главным федеральным прокурором Невады, а также избранным законодателем штата. Он знал правоохранительную деятельность, а также сложную и весьма отличающуюся политическую деятельность. Его работой было представлять ФБР в резервуаре с акулами Конгресса.
Но Брауэр не подписывался на подобные потрясения, которые лишь усилились после шокирующих результатов выборов 2016. Грег еще не так долго был частью Бюро, так что я волновался, что эти безумие и стресс могут подействовать на него. Я был наполовину уверен, что он распахнет дверь «Субурбан» и пустится наутек в сторону холмов. Будучи моложе, еще с малым числом появлений за свидетельским столом в Конгрессе, я мог бы подумывать о том же. Посмотрев на него, я предположил, что он думает о том же, о чем и я: «Как я здесь очутился?».
Я видел эту обеспокоенность на лице Брауэра, так что нарушил молчание.
– КАК ЖЕ ЭТО КРУТО, – громко произнес я так, что, несомненно, привлек внимание агентов на передних сиденьях.
Брауэр посмотрел на меня.
– Мы в ДЕРЬМЕ, – сказал я.
