Море давно стало для неё обыденным. Глубокая лазурь с солёным привкусом, солнце, которое просыпалось где-то за горизонтом, и луна, прокладывающая мерцающие дорожки. Сложно представить, что могло бы её из воды вытащить, что могло бы ей воду заменить – ибо что было лучше бесконечной свободы и движения?
Лучи проникали под толщу, проходили сквозь водяное пространство, бросая отблески на голубую чешую, обрамлённую кружевами поднятых со дна жемчужин и украшений с утонувших кораблей. Она была духом этого места – телесным или нет; на глаз стороннего наблюдателя этого не определишь. Она была единым целым с обществом глубин и случайными всплесками, словно и не было в море больше ничего осязаемей и ощутимей, словно не существовало в море больше ничего.
Свобода – она же и разрушающее одиночество – преследовала её по пятам. Душила, захватывала в мокрые лапищи водорослей, касалась холодными кораллами живота, крала жемчужины, висящие на хвосте. Что можно было противопоставить свободе, как можно было её остановить?
А стоило ли останавливать?
Летящая над дном, летящая – а может, плывущая? – над родным домом, она всегда знала, что ей никогда не будет равных – и она не ошибалась, ибо некому было проверять её догадки. Русалка – так назвали бы её европейцы, вечно присваивающие себе всё свободное и дикое.
Русалка просто была, чистая, нетронутая, прекрасная. Без подземных дворцов, без замков и прочих атрибутов цивилизованной на той момент жизни, без желания их приобрести и адаптировать к свободе и одиночеству, как нам сейчас совершенно не нужна помесь лягушки с блендером.
Но были и другие. Совсем не похожие.
«Баба на корабле – к беде!» – утверждали они и заставляли Хлою прятаться по каютам, искать солёные грязные мужские рубашки, прятать непослушные вьющиеся то ли серые, то ли каштановые волосы под оборванные тряпки, лишь бы не попадаться на глаза, лишь бы не выдать себя и свою страсть к мореплаванию. Мужчинам можно – порой хилым и слабым, порой глупым и пьянствующим – но всегда можно, в отличие от слабых и бесполезных женщин, без амбиций и стремлений. Им дано разве что только сдавленно стонать где-то на перевалочном пункте, а потом переговариваться, кому перепало больше жемчуга и золотых монет.
У Хлои был жемчуг – не так много, как у мужчин, но она гордилась этим своим сокровищем. Она думала, что когда-то корабль наконец пристанет к берегу, и уж тогда-то она точно найдёт своего капитана – или капитаншу? – и одарит его бесполезными побрякушками, и они тоже будут довольно стонать или даже кричать, и кровать под ними будет мелко трястись и поскрипывать…
Но корабль не приставал, а Хлоя становилась всё старше и старше. Волосы всё труднее было прятать под повязкой, перевалочные пункты всё быстрее выветривались из её памяти, а чувство, будто где-то что-то пошло не так – прочно укоренилось в голове.
Однажды и её корабль разбился.
Это было и прекрасно, и ужасно одновременно, когда беснующиеся волны вдруг оказались сильнее человеческой воли и стремления к жизни, когда мирное до тех пор море вдруг показало свою истинную суть, когда и людям было уже всё равно: «Баба, не баба – в лодку и греби!»; и шансов, казалось бы, не было никаких, Хлоя краем уха вдруг услышала чарующую песнь, и та так врезалась в её память, что больше она не была способна ни дышать, ни грести, ни жить – только слышать снова и снова, и снова и снова, и ещё хотя бы хоть раз…
***
Тёмная глубина завораживала. Переливаясь остатками хилого лунного света, она оставалась бесконечно длинной и широкой, магнитом притягивающей слабый человеческий взгляд. Хлоя сорвала с себя остатки грязной мокрой тряпки, распустила волосы, провела по ним пальцами, разделяя на тысячи вьющихся, словно морская пена, прядей, и лишь потом закашлялась, прижала руку к животу и освободилась от ненужной солёной влаги внутри своего организма.
Вытерев рот, она снова обессиленно опустилась на спину и всмотрелась сначала в отражённые в глубине голубые огоньки, а потом и в сами звёзды. Все были для неё недосягаемы. И прекрасны в своей недосягаемости.
– Ш-шивая? – прошептал чей-то мелодичный голос с ближайшего уступа, и Хлоя от ужаса подпрыгнула на холодном песке.
Стоило бы этого ожидать. Стоило бы догадаться, кем окажется случайный спаситель неудавшейся морячки с затонувшего корабля, но Хлоя не успела этого сделать. Она только отпрыгнула и замерла, не в силах выдавить ни звука.
Русалка сидела на голом, гладком от постоянных приливов камне, словно готовая в любую секунду с него соскочить. Бледная, полупрозрачная, с оттенёнными ночной глубиной голубыми чешуйками, она как будто всегда дополняла этот пейзаж, будто всегда возвышалась над родом человеческим и всегда была готова прийти ему на помощь. Только острые зубы, длинные ногти и не оставляющие сомнения в морском происхождении полупрозрачные тонкие жабры напоминали о том, что русалка была в первую очередь животным – пусть и прекрасным, но диким и опасным.
Была ли она опасной для Хлои?
– Живая, – упрямо ответила Хлоя.
