– У тебя был выбор! – крикнул я ей вслед.
– Прекрати, завтра же его ноги здесь не будет.
Дверь захлопнулась, да только я продолжал срывать голос:
– У меня не было выбора, у тебя он был!
Вся комната была прокурена, стопы мои были грязные, ведь тапки застелились затлеянными сигаретами из пепельницы, их было так много, что они покрыли обувь наполовину, и только носики тапочек мне едва удавалось разглядеть. Двери поломанные, стены тоже, вдобавок всё в паутине; мне часто уже снились одни пауки, да и сам я уже походил на паука; вокруг разбросаны вещи, где было стеклянное – то было разбито. Я ощущал только тлен. Вспоминал улыбки всех людей, с которыми мне довелось повстречаться за жизнь. Через десять дней мне исполнится двадцать, а я стою без ничего, весь грязный, хотя только вчера парился в бане; я выспался вечером, ночью не усну; у меня товарищ приехал из-за границы, а я поболтать не в состоянии, он завтра уезжает, да и что я должен ему говорить на прощание?
– Это банка с твоими анализами на столе? – зайдя в свою комнату, выпалил я.
– Ты дурак? Это шампунь, – пытаясь заглушить во мне огорчение от жизни, мило произнёс он.
Наверное, только так я и мог отшутиться. Порой кажется, что людям надо напрямую излагать свои мысли и чувства, но в двадцать первом веке я ещё не настолько сомневаюсь в сентиментальности людей, чтоб не доверять человеческой проницательности. Иногда всё-таки стоит пошутить, даже когда время не подходящее; и после этого мне говорят, что я не могу улыбаться в плохих обстоятельствах. А почему вообще существует "плохое"? Мне кажется, по той же причине, по которой существует "хорошее". Весьма простой ответ, который пришёл ко мне не поздно и не рано. Но всё же я ушёл куда дальше и стёр к чертям это "хорошее" и "плохое", посему беру их в кавычки. Софизмы придуманы для людей, а "плохого" и "хорошего" вовсе не существует.
Я не знал, куда мне идти, зачем, как. Я может воображал себя обычным семьянином, хотя мало в это верилось. А ведь ещё чуточку назад (всего пару месяцев прошло), как я пылал идеями. "Всё тщетно, – сказал себе я, – мне незачем стараться, не для кого. Моё тело болит, энергию я высосал всю. От меня остались только тлеющие остатки воспоминаний об "Отверженных" Гюго". Пока я думал над этим, пока писал этот текст, ко мне обратился товарищ:
– Не хочешь покурить и посмотреть, как я сжигаю свои старые бумажки?
– Давай, – спокойно произнёс я.
Он достал пачку небольших писем и картинок, скреплённую резинкой, а я в свою очередь взялся посмотреть.
– Это картина Сурикова "Утро стрелецкой казни".
– Так зачем нам её сжигать?
То была десятисантиметровая открытка, на которой ничего не было написано.
– Ты что-нибудь слышал о белом Кремле?
– Нет, – ответил я.
Он указал на эту открытку и показал сзади Кремль, а потом сказал:
– В общем, они экономили на краске.
После того как мы набили пару сигарет табаком, вышли в сад и сожгли только бедного Сурикова, он мне сказал: "Ладно, остальное я оставлю".
Я так и не понял, к чему он хотел всё это сделать, тем более там были подарки и от его возлюбленной, с которой он даже не ссорился. Не знаю, к чему такой шаг.
Мы зашли обратно в дом. Кот сидел на кресле, в котором никогда не был. Всегда избегая моих "имений", кои составляли две комнаты, он никогда здесь не ложился. А сегодня так настойчиво облюбовал моё кресло. Мы с товарищем разложили кресло, из него выпали поэмы Пушкина. Улеглись. А потом он со смехом в лице, завидев, что я не убрал сборник, сказал:
– Лежим: ты, я и Пушкин.
– Вот кто рождается, когда двое мужчин лежат в одной постели. Будь один из нас женщиной, между нами лежал бы ребёнок.
Я пытался придаться воспоминаниям, зацепиться за малейшую ниточку смысла. Почему же я жил до сегодняшнего дня? Не лучшим ли выходом было не мучить себя и через десять дней покончить с собой? Я терпеть не могу эти банальные напутствия. "Испытания в жизни" – разве я бегу марафон? "Решать проблемы" – разве они у меня есть? "Жизнь дана нам одна" – Сюдзи Цусима говорил: "У человека должно быть право жить и право умереть". "Просто наслаждайся" – в чём заключается моё наслаждение? "А ты найди" – среди чего? "Создай" – для этого необходимо хоть малейшее представление о будущем творении.
Поэтому на чаше весов не оставалось ни одной причины, чтобы жить.
Товарищ яростно созывал меня с собой, за пару тысяч километров отсюда.
– Я готов повременить со своими делами, чтобы показать тебе иной мир. Повидаешь множество городов. Да и мне просто интересна твоя реакция.
Я понимаю, он хотел вытащить меня из этой комнаты. Даже его двухнедельное пребывание здесь дало понять, что я был трезвый с ним только два дня. Да, все остальные дни я пил.
Образовались огромнейшие пробелы в моей памяти, пол-личности, которая и так на этапе формирования, словно стёрлась.
Мой товарищ на отказ о совместной поездке декламировал Бродского:
"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно – возглас счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся".
По нему была видна досада. Он – человек, который сам без цели путешествует по миру (так товарищ выражался о себе), – испытывает беспомощность.
