Лето в деревне похоже на яблоко-дичок: кислое поначалу и приятно-сладкое, если дать отлежаться.
Тихо шелестели о стекла шершавые листья березы, шептали, что пора просыпаться, а солнце им вторило – рассыпало по полу задорных «зайчиков», искрилось в отражениях, щекотало маленький нос Евы, путалось в ресницах. Девочка открыла глаза и потянулась – кончики пальцев выглянули из-под одеяла и тут же юркнули обратно. За стенкой на кухне слышалось, как брякала посудой бабушка, как бурлил кипящий чайник, как бренчал железный стержень в умывальнике и фыркал дедушка, обливаясь водой. Ева гостила здесь уже почти целый месяц, и привыкла к этому утреннему шуршанию.
Она соскочила с высокой кровати, и пружины протяжно скрипнули, словно были недовольны, что девочка уходит, натянула цветастое платье и побежала, ступая голыми ногами по плотным самотканым половикам.
– Доброе утро, – Ева протиснулась между дедушкой и печкой и чмокнула бабушку в морщинистую щеку.
Бабушка улыбнулась:
– Иди, будем чай пить.
Ева расставила чашки вокруг пузатого чайника, поправила скатерть, почесала кота Кузьку за ухом. Бабушка принесла тарелки с бутербродами, дед включил телевизор.
– Ну уж, Ливка, с утра мог бы и не смотреть, – махнула на него рукой.
Дед только сморщился, но промолчал.
– Шпашибо, я фсе, – Ева быстро-быстро дожевала и выбралась из-за стола.
– Егоза, куда торопишься? – поворчала бабушка. – Ладно, беги.
Хлопнули двери, и Ева выскочила в полутемные сени. Со двора доносился запах кормов и земли, а с сеновала – сухой травы. Где-то под крышей заливались ласточки, а в бревенчатых стенах возились короеды. Ева наскоро заплела волосы в хвостик и побежала в огород. День таил в себе столько интересного!
– Мы поедем далеко-далеко, туда, где солнышко садится, – приговаривала Ева, шагая босиком по тропинке. Трава была мягкая, утоптанная, лишь изредка кололась между пальцами. Следом на веревочке тащился пластмассовый паровозик и молчаливо со всем соглашался. Вот уже и плетеный забор остался позади, и дом, а впереди раскинулось огромное пшеничное поле. Сейчас колосья еще были зелеными, тугими и напоминали волнующееся море. Настоящего моря Ева никогда не видела, но много о нем слышала и обязательно хотела посмотреть. Паровозик запинался на неровностях засохшей дороги, переворачивался, но всё же волочился за маленькими ножками, пока не оказался снова дома.
Бабушка шла в хлев с ведрами – пришло время кормить свиней. Она их очень любила, ласково разговаривала, гладила по бокам. А те довольно хрюкали и тыкались мокрыми пятачками в руки.
– А можно мне? – Ева подбежала к ним и вдруг замерла. Глаза её расширились и остановились, будто остекленели.
– Да не бойся ты! – сказала бабушка. – Не тронут.
Но Ева уже усвистала, сверкая пятками, а за ней понеслась свинья.
«Съест! Точно съест!»
Ева взметнулась на скамейку, а хрюша остановилась рядом, задирая голову и толкая носом: «Хрр!»
Ева стояла, боясь шелохнуться, вцепилась в прутья забора, а потом как разревелась:
– Ба-абушка! Аыы!
Бабушка выбежала из хлева и всплеснула руками:
– Ну, милые! Чего ревешь-то? Не съест она тебя! Интересно ей.
Она обхватила свинью за шею и подтащила к себе.
– Пойдем, Хруся.
Только когда свинья с недовольным хрюканьем исчезла за дверью, Ева решилась слезть. Ноги дрожали и не слушались, из глаз так и текли слезы, и она размазывала их по щекам кулаками.
– И не пойду к вам больше! – обиженно сказала Ева и показала язык.
– Чего напугалась, они ж добрые, мои хрюшки, – проговорила бабушка, но Ева на всякий случай снова залезла на скамейку. – Да уж не выйдет, полно тебе. Пошли лучше обедать.
Ева всхлипнула, но бабушку послушалась. Ведь исследовать бескрайний мир сытой намного приятнее.
Каждое утро Иван Никифорович вставал в пять часов.
– Ну, что, соскучилась, поди, за ночь? – спрашивал он у герани, одиноко стоявшей на подоконнике. – Сейчас я тебе подсоблю, – и поливал её отстоявшейся водой.
Потом ставил эмалированный закоптелый чайник, а когда тот вскипал – наливал себе крепкий чай. Чашка у него была большая, старая, ещё от отца осталась. Кое-где уже появились сколы, но Ивана Никифоровича это ничуть не смущало. Он пил чай обстоятельно – маленькими глотками, смакуя вкус на языке, и иногда даже причмокивал от удовольствия. Закончив с чаепитием, чашку сразу мыл и убирал сушиться. А к шести кровать была идеально заправлена, сапоги начищены, седые борода и усы аккуратно уложены.
Иван Никифорович вышел из дома к небольшой подсобке, что ютилась тут неподалёку, взял там метлу и мешки – пора за работу. Вот уже двадцать лет он трудился в своём дворе дворником и занятие это на удивление любил и уважал: и в движении, и на воздухе, всё для здоровья польза. Казалось, правда, иногда, что и не видят его вовсе. Стороной обходят. Оно и понятно: утром бегут на работу или учёбу, боятся опоздать, вечером – домой, разве есть когда людей разглядывать?
Иван Никифорович вдохнул утренний воздух, расправил плечи: свежо, солнце только-только на небе появилось, недавно проснулось. Весна в город пришла, асфальт уж почти везде вытаял, показались газоны с неприглядной пожухлой травой. Ну, и всё за зиму накопленное – тоже.
