Оранжевый солнечный диск скрылся за узкой полоской перистых облаков, давая минутную передышку растениям, насекомым и птицам.
Темная голова с всклокоченными кудрями поднялась из травы и начала вращаться на тонкой рахитичной шее. Глубоко вдохнула тяжелый медвяный аромат, исходивший от нагретых трав и земли. Человек снова повалился на спину, раскинув руки. Правая рука ткнулась в «Зенит» с полуметровым телеобъективом, бережно поправила фотоаппарат и передвинула его в тень низкого орехового куста.
Дима Клочков приехал в этот лесок близ дачного массива на Кумыске, чтобы развеяться и поснимать. Вообще-то по образованию он был физик, но так получилось, что перестройка настигла его сразу после окончания университета и найти работу по специальности ему не удалось. Чтобы прокормить себя, родимого, приходилось перебиваться случайными заработками: то продавать газеты, то катать тележки с продуктами на одном из тарасовских рынков, то собирать яблоки.
Труднее всего приходилось зимой. Во-первых, работу было найти сложнее, а во-вторых, Дима просто отчаянно не любил мерзнуть. Поэтому с наступлением лета он блаженствовал. Любимым его развлечением было бродить по окрестным лесам и полям и фотографировать все, что попадало в объектив его «Зенита». Фотограф он был непрофессиональный и снимки делал не ради выставок и наград, а для души, но иногда их печатали местные издания в разделах «Окно в природу» и «Наши земляки», выплачивая Клочкову небольшие гонорары, которые тут же тратились им на приобретение пленки, бумаги и химреактивов.
Из состояния полудремы Клочкова вывел звук двигателя проехавшего автомобиля. Белая иномарка, пропылив по проселочной дороге, остановилась на поляне метрах в шестидесяти от Клочкова. Дима поднял голову над травой, посетовав на то, что нарушили его одиночество, и потянулся за фотоаппаратом. Направив объектив на авто, Клочков увидел, как открылись дверцы, выпуская на лоно природы мужчину и женщину.
«Отдыхающие», – подумал Дмитрий, наблюдая за происходящим.
Женщина сразу привлекла его внимание: высокая стройная блондинка с вьющимися волосами до плеч. Объектив сократил расстояние в десять раз, и он мог ее хорошо рассмотреть. Легкое полупрозрачное платье без рукавов, перетянутое ремешком на тонкой талии, изящно подчеркивало ее высокую грудь. Но самое большое впечатление на Диму произвела отточенная грация ее движений. Она двигалась легко и свободно – ее походка казалась сотканной из танцевальных па. Игриво покружив перед носом дородного лысоватого господина, который с каким-то ребяческим восторгом и удивлением, не вязавшимся с его внушительной наружностью, следил за ее подтанцовками, блондинка протянула ему руку. Голова ее была кокетливо склонена вправо, голубые глаза смотрели лукаво и задорно.
Дима наблюдал за сценой в объектив своего «Зенита». Он видел, в какое замешательство привел полного господина невинный жест его обворожительной спутницы.
«Это же сама жизнь, как она есть», – с наивностью неофита подумал он и принялся щелкать фотоаппаратом, сохраняя свое оправданное высшими эстетическими целями инкогнито.
Лужайка тем временем превратилась в театральные подмостки, на которых странная пара демонстрировала не менее странный балет: мужчина принял молчаливое приглашение дамы и уже сам упоенно выделывал всевозможные пируэты, сотрясая окрестности заливистым баритональным хохотом.
Дима сам еле сдерживался от смеха: таким забавно-неуклюжим по сравнению со своей порхающей подругой выглядел этот важный господин, который неудержимо прыгал и гоготал, как сбежавший с урока школьник.
«Вот так идиллия», – улыбнулся Дима, не переставая снимать.
Попетляв в танце по лужайке, фривольная парочка направилась к островку деревьев и кустов, контуры которого мягкой волнистой линией словно были призваны доказать, что гармония между небом и землей в принципе достижима.
«Оно и понятно, что им еще делать на природе?» – не то от жажды, не то от предчувствия чужого удовольствия облизнув сухие шелушащиеся губы, прокомментировал Дима. С несказанной горькой радостью он в который раз отметил про себя, что его удел – играть в театре одного актера. Так он именовал свою долю стороннего наблюдателя, хотя и тешил себя думкой, что такова роль всех подлинных служителей искусства, к числу которых он смело себя относил. «Смело» не означало отсутствия некоторой оглядки на краснеющие щеки совести, о которой трубили родители и школа, а потом и ученые клуши из университета.
У Димы было два существенных дефекта: заикание и вечная интеллигентская растерянность, которую он пытался «лечить» спонтанным схватыванием натуры в объектив своего верного одноглазого друга. Стоит ли говорить, что подобные недостатки не самым положительным образом влияли на его взаимоотношения со слабым полом, который в наше трудное постперестроечное и посткризисное время с не меньшим пылом, чем в эпоху «валькирий революции» и «девушек с веслом», стремится отбросить любые намеки на свою природную хрупкость на практике, а не в феминистской теории, утвердить себя в качестве воительниц и строительниц нового быта и новых взаимоотношений с так называемым сильным полом.
