В электричку набивался народ.
Жилистая старушка тащила объемный океевский пакет с саженцами и чуть не попала Юнне веткой в глаз: ткнула куда-то в область переносицы. Юнна терла ладонью набухшую царапину, но та только больше саднила.
Рядом оказался еще и ребенок, которого некуда было посадить, и он привалился прямо на Юннины пакеты, почти такие же объемистые, как у старушки. Мясо для шашлыка издало хлопок – это лопнул целлофан, в которое оно было завернуто. Брызнул маринад, но Юнне было не до того: в тамбур завозили громоздкий велосипед.
– Мне только до Парголово! – Юнна схватила пакеты и протиснулась ближе к двери.
– Только до Парголово, а влезла в дальнюю электричку! – сердито проворчала старушка.
Велосипед начал перемещение вглубь вагона, освобождая Юнне место у дверей.
Электричка тонко свистнула на переезде и подъехала к платформе.
Сейчас большой подъем – Парголово на холме, и надо перейти забитое Выборгское шоссе.
Юнна уже представляла, как затопит печку. Дом еще сыроват, начало июня не задалось.
Потянулись заборы. Вскоре показался и ее участок с молоденькими, только отцветшими вишнями. Юнна оставила пакеты у калитки и пошла осматривать деревья – похоже, цветы побило ночными заморозками. Не будет ягод в этом году.
Она вздохнула, достала большую связку ключей и принялась отпирать по очереди послевоенный бревенчатый дом, баню, дровяной сарай. Отомкнув рубильник у входа, включила электричество. Холодильник как будто только этого и ожидал: сразу сердито заурчал.
Дверь деревянного нужника перекосило – разбухла весной от дождей. Клеенку уличного столика засыпало грязью.
Юнна собрала большую охапку березовых дров. Еще в детстве бабушка учила ее разжигать печку, но она не делала это сама… сколько лет?
«Уже девятнадцать», – посчитала Юнна.
Она оборвала березовую кору, сложила поленья в печке домиком – бересту в середину – и стала ее поджигать. Единственную комнату заполонил дым.
«Вьюшку забыла открыть», – догадалась Юнна. – «Сама, теперь всё сама».
Она сразу решила справлять годовщину мужа на даче. В городе слишком накладно, придет много народу: и соседей надо звать, и сослуживцев, и друзей детства. Здесь же – только друзья по даче-огороду. Пусть потом в городе говорят, что Юнка не справила поминки по-людски. Ей все равно. Нечего всякую пьянь приглашать.
В углу обнаружился потёк на стене, обои скукожились и пожелтели. Значит, крыша опять прохудилась.
«А дом придется продавать». – Юнна пригорюнилась – он достался ей от родителей. Но ей самой не осилить кровлю, а денег не хватает – еще с прошлогодних похорон остались долги.
Уставшая после электрички Юнна повалилась на холодную лежанку и вдруг стукнулась обо что-то твердое под подушкой.
«Не везет сегодня моей голове». – Она вспомнила про царапину, снова потерла ее ладонью, подняла подушку и обнаружила там непочатую бутылку водки.
– Это ж Лёнькино место! – рассмеялась она вслух. – Спрятал, олух!
А потом вспомнила, что Лёньки уже нет.
«Подарок с того света – царапину лечить».
Юнна открыла водку, достала из шкафа чистую тряпочку и начала протирать переносицу.
«Видит, наверное, все сверху».
Мысль об этом ее согрела.
Дом постепенно прогревался: Юнна спалила уже две охапки дров.
Раньше Лёня сам прогревал дом. Приезжал задолго до неё, топил печь, чистил канавки для отвода воды, обрезал кусты. Обязательно ставил на стол букет из тюльпанов. Парголово – север Санкт-Петербурга, здесь тюльпаны расцветают поздно.
Юнна вспомнила про тюльпаны, взяла нож и по аккуратно выложенным плиткой дорожкам вышла в сад. Вот они, Лёнины тюльпаны. Она посмотрела на небо, подмигнула облаку и, присев на корточки, срезала несколько стеблей под корень.
Теперь у неё в доме тепло, и на столе стоят тюльпаны.
Юнна взяла бутылку водки, отхлебнула глоток, чтобы снять усталость, и принялась собирать прошлогодние нестиранные вещи в освободившиеся пакеты. Осенью заниматься этим было некогда.
Одной из первых ей попалась деревенская рубашка мужа: в прошлом году он колол в ней дрова.
«Надо же, в городе я все его вещи уже постирала».
Юнна уткнулась носом в рубашку, от которой пахло мхом, сырой избой и потом дорогого ей человека, которого больше не было рядом.
Потом снова отхлебнула из бутылки, пьянея, погрозила небу кулаком и, зажав рубашку у носа, уснула на кушетке со стороны мужа.
– В церкви отпевать надо было! – Аня сердито сверкнула глазами из-под платка. – Мало ли, что некрещеный! Батюшка наш окрестил бы заочно и отпел бы сразу. Такое бывает, я слышала.
– Да не хотел он в церкви, – слабо отбивалась Юнна. – Он атеистом был убежденным, даже креститься не хотел – не то что отпевание.
– Да уж, конечно, заранее никто отпеваться не хочет! – съязвила Аня. – А ты у нас крещеная, могла бы и о его душе подумать!
Юнна раньше не любила эту богомолку. Сейчас ей пришлось встать с постели, потому что Аня принесла подарок: икону Святого Уара, которую сейчас вешала в восточном углу.
– Читай молитву Уару, раз не смогла его окрестить. – Аня перекрестилась, и ее угловатое лицо смягчилось. – Я вот как раз недавно на отпевании была, лицо у покойника было такое обиженное, а как стали отпевать – разгладилось. Лёня-то у тебя шибко обиженный был, даже не крещеный, я уж не говорю о венчании – вся жизнь в блуде. Хорошо еще, что детей в блуде не народили.
