Процессия двигалась медленно, словно прохладный июльский воздух загустел, и не прорваться, не продохнуть. Длинная вереница людей, сплошь в черном одеянии, молчаливо следовала за гробом, рассекая тягучий туман.
Скромному и уютному, насколько это вообще возможно, деревенскому кладбищу вряд ли приходилось принимать столько людей. Несколько покосившихся надгробных камней с полустертыми надписями возле осевшей и поросшей мхом церкви – вот и весь погост. Подпитываемый сладостью разложения лес давно вторгся на территорию духов, и теперь мы словно отправляли худое тело не на вечный покой, а приносили в жертву лесной нечисти.
Лишь одна могила выделялась среди общего запустения: свежевыкрашенная ограда, ровный искусственный газон и охапки цветов – неувядающих искусственных венков и слегка поникших живых букетов. Кто-то совсем недавно навещал ее. Памятник, в полный рост изображавший женщину с красивыми острыми чертами лица и точеной фигурой, был подписан золотыми буквами: «Елена Александровна Беркут».
Рядом с памятником в черной земле зияла совсем свежая дыра, раскрывшая свой ненасытный рот и жаждущая принять еще и сына – мать слишком давно истлела.
Процессия остановилась возле разверстой могилы и замерла в ожидании.
– Все же не будем отпевать? – настойчиво спросил седовласый мужчинка, ниже меня ростом, с огромным крестом на груди.
Я решительно помотала головой.
– Не по-христиански это, – настаивал священник.
– Он бы сейчас посмеялся над вами, – усмехнулась я. – Дайте ему самому разобраться с Богом, у них старые счеты.
Священник фыркнул и демонстративно отошел от покойника. Двое коренастых мужчин, когда-то марионеток колдуна, а теперь потерянных и не нашедших себе нового применения, на веревках опустили гроб в свежую могилу. Он лежал там, среди цветов и нападавших сверху комьев земли, такой молодой и красивый, в неизменном черном плаще, с легкой улыбкой на мертвых губах и скрещенными на груди руками. Сейчас он походил на ангела. Но кто из нас не знал, что колдун, каким бы несчастным он ни был, – точно не ангел.
– Надо же, такой молоденький, и инфаркт, – запричитал кто-то из деревенских.
– За мамкой вслед сгинул, не смог, бедняга, сам выжить – он же не в себе был!
– Бесовское отродье, вот он кто! – зло зашипела низкорослая сгорбленная старуха. – Грехи его утянули. Ишь, даже отпевать не стали.
– Цыц! – Я одарила женщин таким взглядом, что разговоры разом стихли. Наверняка, стоит им покинуть кладбище, как обсуждение рыжей ведьмы, что хоронила колдуна, станет главной темой для сплетен на кухне.
Посмотрев в последний раз на мертвого друга, я не проронила ни слезинки – за те три дня, что я готовила документы, договаривалась и распоряжалась, слезы успели иссякнуть. Осталась лишь тихая грусть.
Опустили крышку, вопреки обычаю, не прибив ее гвоздями. Что ж, решит воскреснуть – я не буду возражать. Комья земли полетели, звучно ударяясь о лакированное дерево. Сначала брошенные руками бывших ведьм и колдунов, а затем – лопатами. Пока на месте раскрытого недавно зева земли не выросла гора, на которую водрузили крест с именем «Игорь Семенович Беркут». Имя «Иоганн» будет вечно жить в моей памяти.
Пьер приобнял меня за плечи и протяжно вздохнул, будто и он станет скучать по колдуну. Надо признать, если бы не мой создатель, мы бы с Пьером так и не обрели друг друга. А потому француз испытывал к нему что-то вроде благодарности.
Дома нас уже ждали собранные чемоданы и билеты в Париж. Завтра я увижу ту самую площадь, современную и не такую вонючую, где когда-то все мы погибли в огне святой инквизиции.
По завещанию Иоганна его имущество переходило мне, как единственному близкому человеку. С одним лишь условием – придав его тело земле, обязательно посетить то место, откуда наш прах разлетелся по свету шестьсот лет назад. Место, где все началось.
Тьма окутывала меня со всех сторон. В голове клубились беспорядочные отрывки не то сна, не то воспоминания: я от кого-то убегала, куда-то летела, на что-то надеялась. Но ни имена, ни события не хотели воскресать из болота памяти, которое теперь затянулось мутной трясиной. Только обрывочные чувства, мимолетные эмоции, секундные видения.
Я попыталась разлепить глаза, но тяжелые после сна веки не хотели слушаться. У самого уха жужжало что-то противное – не природное вроде комара или мухи, а искусственное, созданный человеком прибор. Глазами я кое-как могла двигать благодаря моему упорству, а вот остальное тело по-прежнему бастовало. Дышать не получалось – что-то дышало за меня. В зрачки впервые будто за тысячу лет ударил солнечный свет, до краев наполнявший тесное помещение. Лучи косыми линиями, минуя жалюзи, падали прямо на казенное одеяло, натянутое до самой шеи, а беснующаяся пыль выплясывала в них свои ритуальные танцы.
Солнечный свет хотелось вдохнуть – мешала лишь трубка, насильно воткнутая в горло, которая доставляла воздух прямо в легкие, минуя нос. Зачем все это? Что со мной приключилось? И, пожалуй, самый главный вопрос – с кем это, со мной? Кроме отрывков сна, в голове моей набухал вакуум, белый и бестелесный. Я не могла вспомнить ни своего имени, ни возраста, ни, конечно, того, как оказалась на больничной койке с воткнутой в горло трубкой.
