Я верю в слово, больше ни во что.
В нём вся история народа.
Оно запечатлело то, что было и прошло.
Пусть даже не осталось того Рода,
Который образы вложил в письмо и звуки,
Эмоции от будничного дня.
И он протягивает в слове ко мне руки,
Неся историю и летопись храня.
И я спешу понять извне его посланье.
Ведь он не зря оставил мне его.
Не зря меня, его любви деяние,
Он верил в то, что я пойму его.
Раскрою шифр и узнаю правду.
И завершу, возможно, начатое дело
Далёких предков, что к свободе шли и ладу
Сражаясь, не щадя души и тела.
Я верю слову, а больше никому.
Стараюсь подвергать я всё сомнению.
Пускай мне крутят пальцем у виска.
Но у меня на всё своё есть мнение.
Я верю слову, в нём сокрыта жизнь.
Она манит меня сквозь время и пространство.
Оно отбрасывает быта шелуху.
Ему не нужно пышное убранство.
В нём мысль есть и образов движенье.
В нём дышится легко, словно река
потоком чистым бьёт в миг просветленья.
Создателя его рука легка!
Я верю, слову быть! Оно безсмертно!
Пока народ живёт, живо оно!
Оно – не средний род, слово Сакрально.
Ибо Богами было слово нам дано!
«Мы все больны! И это – оче-видно!
Любовь излечит каждого из нас.
Но не доходит до людей! Обидно!
Людины воплотились в первый раз!
Им до любви, как до Пекина раком.
Им боль приятней ощущать.
Им тыщу воплощений нужно с Гаком!
И побольней, чтобы острей понять.»
Война ведётся от безделья
И от отсутствия мозгов.
Война – занятное заделье
Для толстосумых старичков.
Им, долгожителям, неймётся,
И чтоб не сдохнуть от тоски
Они всю землю поделили
На клетки шахматной доски.
Но и они – всего лишь слуги,
И показное равнодушье
Скрывает их звериный страх
Пред господином до удушья.
Вот он уж точно равнодушен,
А люд – расходный материал.
Его зовут все господином,
Себя же Богом он назвал.
А тех, кто помнил ЧТО есть БОГ
Решил под корень уничтожить.
Их болью, смертью, кровью, страхом
Себя немало приумножить.
Он поделили весь мир на клетки,
Следить поставил мастеров,
Чтоб уничтожить человеков,
Из люда сделать дураков.
А если вдруг дурак проснётся,
Его легко можно убрать,
Ну, а проснутся миллионы,
Он призовёт их воевать.
Промеж собой столкнёт их лбами,
Вооружит и на войну.
И вот, уже никто не помнит
За что борьба и почему.
В кровавом месиве руины,
И снова смерть и боль, и страх
Приумножают господина
С его же именем в устах.
И погибают миллионы,
Все те, кто с совестью и честью.
В живых останутся изгои,
Кто отсиделся в тихом месте.
И вновь Хозяин на коне,
Незримо управляя вагой.
Всё начинается с нуля,
Мир снова чист, как лист бумаги.
На нём привычно мастера
Напишут новую страницу —
В несуществующей истории
Несуществующие лица.
И снова боль, звериный страх
Народ поставит на колени.
Вновь его имя на устах
Несёт придуманное племя
Марионеточным царям,
Простому люду и изгоям
И через пару поколений
Он завоюет мир без боя.
Уйдут свидетели всей правды,
И канет в лету знаний свод.
Но в установленном покое
Зачах голодный кукловод.
И мастера вновь за работу,
Опустошая кошельки,
Народу повод для раздора
Вручат, религии штыки.
Аллах и Будда, Шива, Кришна,
А может, что-то поновей.
И все, как есть, за доброту,
Один другого все мудрей…
А в результате снова стычки,
Разборки, бойня и война.
Теперь уже никто не помнит
Зачем она была нужна.
И снова города в руинах,
И снова летопись иная.
И по указке кукловода
Людинов в русло направляют.
Народ течёт, как бычье стадо,
Под звонкий охлест пастуха.
И под копытом знаний свод
Летит как старая труха.
А за всем этим он один,
Взирая из другого мира,
Всесилен и не победим,
Вкушает от земного пира.
Но, всё же, есть одна слабинка,
Как у Кощея есть игла.
Она могла б спасти народы
И целый мир спасти могла б.
Всего лишь надо изъявить
И проявить свободы волю.
Заполнив разумом сердца
И душу наполнив любовью.
Но слишком много дураков,
И кровь хозяину нужна.
И воли нету у рабов.
И безконечна та война!
Опять зима! И что ей дома не сидится?
Припёрлась, развалилась, разлеглась.
Как блудной деве, по ночам не спится.
Трясёт седой башкой, назойливая мразь.
Мороз по коже от её стенаний,
Она на пару с бабкою пургой
Ломится в двери, в окна изо всех стараний.
Я прогоню её поганою метлой.
Я разведу огонь в печи, и пусть горит нещадно.
Трещит и заглушает тишину.
Я буду пламенем душить тот бабий вой неладный.
Я вам не сдамся, хоть я и в плену.
А! Вот она! В лицо мне дышит
Холодным смрадом челюсти вставной.
Ехидно лыбится и скалит зубы.
И цедит вкрадчиво: «Ещё живой?»
Уйди, паскуда, прочь! Не подаю!
Живее всех живых тебе на зло!
Я нынче не мощен! А то б пересчитал твои клыки.
Тебе, собака, явно повезло!
«Ну-ну! Не горячись, не трать силёнки!
Нам предстоит с тобой далёкий путь!
Замёрз? Да ты продрог, бедняга!
В Аду погреют, там помогут огонёк раздуть.»
Меня? В Аду? И не мечтай!
Я сам тебя туда отправлю!
Дай срок, я подымусь!
На сковородке я тебя плясать заставлю
С косой на углях. А потом вернусь!
