В окрестностях Фонтенбло, близ ущелий Франшара, лес принимает дикий, странный характер – местность перерезана вулканическими потрясениями. Там находятся глубокие бездны и огромные гранитные глыбы. Это хаос, над которым возвышаются скалы, нависшие как бы чудом над пропастями. Смотря на них, можно принять их за гигантских сфинксов, стерегущих фантастический пейзаж.
Этот уголок французской земли имеет алжирский характер: он перерезан повсюду оврагами. Скалы имеют тут теплый, красноватый колорит, как будто набросанный грубыми поцелуями африканского солнца. На бесплодной почве расстилается пурпуровый вереск, перемешанный с можжевельником с темными листьями, который придает этой пустыне вид брошенного кладбища. На дороге, едва проложенной, торчат остроконечные вершины скал, которые можно принять за черепа гигантов, побелевшие от времени.
Это франшарское ущелье уединенно. Только одни путешественники безмолвно пробегают его, глубоко пораженные его свирепым видом. Таинственный, неопределенный, но сильный страх овладевает вами в присутствии этих ущелий, так странно расположенных, что они ни к чему не ведут и не дают доступа никуда.
Такова картина первой сцены нашей драмы, происходящей в 1804 году.
Был вечер в конце лета, одна из тех минут, когда воздух неподвижен и, предвещая грозу, сохраняет едкий запах сосен, когда из жгучего песка доносятся в ущелья удушливые испарения. У этих тяжелых вечеров бывают безмолвные закаты солнца, во время которых запоздалые иссохшие листья на ветвях чуть колеблются от редкого теплого дуновение воздуха. Это был час, когда хищные лесные звери приготовляются к ночной охоте.
Голос рыбного орла один нарушал угрюмую тишину, приветствуя своим зловещим криком приближение сумерек и угрожающей грозы. Однако, несмотря на эти неприятные признаки, два всадника со стороны Фонтенбло показались на горизонте. Силуэты их выделялись четко и резко на красном грунте горизонта. Они ехали молча, и копыта их лошадей глухо ударялись о движущийся песок дурно проложенной дороги. В такой час присутствие этих двух человек в этом мрачном месте, так мало посещаемом в то время, трудно было объяснить. Наверняка их не привлекало бедное гостеприимство, которое могла им обещать жалкая гостиница, синеватый дым которой виднелся сквозь деревья, спокойно поднимаясь кверху. Наверняка они не торопились, потому что лошади их шли шагом, выбирая по своей воле между многочисленными параллельными тропинками, проложенными чрез вереск. Впрочем, они медленно подвигались к жалкой гостинице, но хозяева, по-видимому, не управляли ими.
Однако, несмотря на их наружное равнодушие к дороге, эти двое людей время от времени бросали вокруг себя вопросительные взгляды. Внимание их к малейшему шуму доказывало, что они ехали не без цели и прогуливались не без причины.
Чего искали они? Что могли они надеяться найти в этой пустыне? Как будто они осматривали каждый куст, каждый пригорок – и не видели ничего, кроме неподвижности. Их внимательный слух ловил только безмолвие.
– Ну? – вдруг сказал один всадник, как будто спрашивая своего товарища и остановившись на раздвоении двух дорог.
– Я ничего не видел, ничего не слышал, – отвечал другой. – Однако мы должны быть на верном пути.
– Должны? Стало быть, ты не совсем уверен? – Всадник нахмурил брови.
– Едем, – сказал другой.
Засунув два пальца в рот, он закричал, как испуганный и улетающий дятел. Издали ему ответил такой же крик.
– Хорошо, – сказал первый всадник. – Но когда так, почему же никто не является?
– Ты это узнаешь, – сказал другой, сжав бока лошади своими большими, угловатыми ногами.
Бедное животное заржало от боли, и тотчас послышался крик дрозда. Оба путешественника с живостью стали осматриваться по сторонам.
– Будем внимательны! – сказал один. – Нас предупреждают, что кто-то едет по одной дороге с нами. Поедем потихоньку и пропустим этого путешественника.
Точно будто в этот вечер все необыкновенное должно было происходить у Франшарских ущелий. Только что последний крик дрозда пронесся по вереску, как еще один всадник показался слева, выехав из покрытой травой тропинки.
Судя по его наружности, это был богатый мещанин. Вероятно, он знал эту местность, иначе каким образом отважился он пуститься в такой час в место, пользовавшееся такой дурной славой? Беспокойству следовало приписать и удары хлыстом, которыми он наделял свою лошадь. При криках дятла и дрозда добрый мещанин остановился на минуту.
– Дрозд в этот час! – заворчал он сквозь зубы. – Деревьев здесь нет, а крик дятла…. что-то неладно!…
После этого монолога он осмотрелся вокруг и только тогда приметил двоих всадников. При виде их он сделал нерешительное движение. Но так как вдали позади них виднелся дым гостиницы, это придало ему мужества, и он храбро пустился в путь. Лошадь, несмотря на то что хозяин подбадривал ее, ехала рысью. Как медленно ни ехала она, но скоро догнала незнакомцев. Мирный гражданин собирался сделать им самый любезный поклон, но слова замерли у него на губах, а рука остановилась на полдороге. Он невольно задрожал.
