Шляпка,
защитные очки, перчатки, ридикюль… Ноэль проверила, с собой ли кошелек, а
главное, чехольчик с напитанным за ночь ключ-камнем, и распахнула дверь. Смог
опустился совсем низко, будто бы придавив собой город. Из-за него все вокруг
стало туманным, неторопливо-нереальным. В неверном свете газовых фонарей,
которые никому и в голову не пришло гасить, несмотря на формальное наступление
утра, над мощеными тротуарами неясными тенями плыли люди и мáгики. По сторонам
от улиц колыхались, то исчезая, то вновь проглядывая в рваных полосах смога,
дома и деревья. Паромобили пыхтели двигателями и гудели клаксонами, будто
пароходы тревожными сиренами-ревунами.
И
даже только-только отшвартовавшийся от причальной мачты пародвигательный
дирижабль, смутно видимый в отдалении, над остроконечной крышей Центрального
вокзала, казался не созданием человеческого разума и силы магиков, а будто бы
живым, громко и размеренно вздыхающим существом — китом, который непонятным
образом переместился из океана водного в океан воздушный и теперь летел
величественно и неторопливо, выдыхая вверх кудрявые облака пара так, словно это
были фонтаны воды.
Ноэль
замешкалась, погрузившись в собственные по обыкновению более чем странные
фантазии-видения, уже представляя, как они оживут в ее мастерской, перенесенные
в художественный куб, и в итоге едва не наступила на конверт.
Он
был, как и всегда, придавлен к каменным плитам крыльца самым обычным
булыжником, чтобы не унесло случайным порывом ветра или магии. Внимание на эту
деталь Ноэль обратила сразу, в первый раз обнаружив у себя на пороге письмо от
незнакомца, вот уже полгода предпочитавшего оставаться анонимом. Это значило,
что писавший не владел магией. Ну, или осознанно не желал использовать ее,
чтобы даже так не приоткрыть завесу над тайной своей личности. И это было все,
что Ноэль знала о своем стеснительном воздыхателе, будь он проклят!
Нет,
сначала эти послания, написанные аккуратным почерком явно неплохо образованного
человека или магика, а главное, полные слов нежности и любви, даже радовали.
Тешили самолюбие, окрыляли, давая надежду на что-то, что смогло бы изменить
жизнь, внесло бы верные коррективы в злополучное расписание судьбы, в
расчерченные графы которого — слишком узкие, давящие, более всего похожие на
решетки тюрьмы — Ноэль попала с первого вздоха и первого крика. В тот самый
миг, когда родилась очень сильной, очень необычной по особенностям дара
магичкой, чей дар, проявив себя, сразу подпал под карающую десницу чиновников
из Департамента магического контроля.
Нет,
возмущаться было глупо — Ноэль тогда действительно натворила дел, но… Но этот
детский, а потому наивно-жестокий поступок слишком сильно ударил по ее жизни.
Слишком сильно… Наложенная тогда на магию ограничительная печать мешала жить и
творить. Родители, изрядно перепуганные произошедшим, после воспитывали дочь
слишком строго. И даже раннее замужество, организованное ей ими же, стало лишь
еще одной, еще более строгой тюрьмой.
И
ведь опять — возражать не представлялось возможным, потому что законы общества
были целиком на стороне родителей, которые имели право распоряжаться судьбой
несовершеннолетней дочери по своему усмотрению; и мужа, который имел все
основания требовать от молодой жены выполнения супружеских обязанностей для
рождения детей! В конце концов, по закону каждый способный к этому магик должен
продлить свой род!
Супруг
Ноэль уклонялся от брака достаточно долго, и ему делать это позволяли. Просто
потому, что семья его была достаточно богата и влиятельна, да и сам он добился
многого, заняв более чем внушительный пост в Парламенте. Но накануне очередных
выборов кто-то из противоборствующей партии во всеуслышание заявил, что
принимать законы может только тот магик, который сам им следует. Так что Питер
Монфер-л’Ари был вынужден озаботиться срочной женитьбой.
Эта
причинно-следственная связь для Ноэль была очевидной и прозрачной, а вот что двигало ее родителями, когда они решили,
что пятидесятипятилетний сенатор Монфер-л’Ари станет хорошей партией для
их шестнадцатилетней дочери, для нее в тот момент было делом совершенно
непонятным…
В
качестве мужа Питер не был ни плох, ни хорош. Часто уезжал в поездки по стране.
А когда возвращался, то не мешал жене заниматься творчеством, а после того, как
художница Ноэль Монфер-л’Ари стала знаменитой, и вовсе откровенно и громогласно
гордился ею. Да и в супружеской спальне никаких особых требований Питер не
предъявлял, а после того, как Ноэль забеременела и стало ясно, что это двойня,
и вовсе в этом смысле отдалился, перебравшись
из общей постели в отдельную, стоявшую в комнате, смежной с его рабочим
кабинетом. Так, словно выполнил необходимое и после вздохнул с облегчением.
Много
позднее, уже после того, как сенатор Монфер-л’Ари упокоился в фамильном склепе
на Центральном городском кладбище, Ноэль узнала много совершенно неожиданных
подробностей о своем браке. Например, о том,
что родители устроили его потому, что были уверены: дочь с особенностями
ее магии в качестве матери своих детей не захочет видеть никто и никогда, а вот
Питер Монфер-л’Ари на такой шаг пошел, да еще и защиту будущей жене обещал. А
еще о том, что на самом деле у него все это время была вторая семья. Настоящая,
но, увы, противозаконная, а потому вынужденно бездетная: Питер Монфер-л’Ари
любил эту обычную, лишенную магии женщину, но, видимо, все же не настолько,
чтобы пожертвовать карьерой. А с ней бы точно пришлось распрощаться, если бы
всплыл факт: у члена Парламента есть дети-полукровки!
