Ввалившись в квартиру и убедившись, что его никто не поджидает, Сева поставил варить кофе, включил телевизор, и стал смотреть новости. Шёл репортаж о положении дел в Зимбабве. Там явно не хватало стабильности в этом Зимбабве. Затем диктор плавно коснулся проблем Евросоюза и пожурил Польшу за несговорчивость в некоторых вопросах. А потом у обозревателя вытянулось лицо, и он замогильным голосом произнёс:
– Только что в студию принесли секретный список чиновников, которые хотели тайно раскодироваться перед Ноябрьскими праздниками…
Вдруг чья-то рука, ухватив диктора за волосы, поволокла прочь от его законного места. Сева увидел пустой стул и услышал звуки нешуточной борьбы и приглушённый мат. Потом послышались крики:
– Да дайте же заставку, кретины.
Появилась заставка: ромашковое поле и по нему бегут мальчик и девочка, взявшись за руки. Через минуту вновь показали студию. Диктор всклокоченный, с разбитым носом и съехавшим на бок галстуком жадно пил воду. Отдышавшись, с болью в голосе произнёс:
– Уважаемые телезрители. Может быть, после этого эфира я останусь безработным. Может, я даже получу волчий билет, и всю оставшуюся жизнь мне придётся упражняться с метлой и лопатой. Но я не могу молчать. В моих руках список чиновников, которые на людях выступая за безоговорочную трезвость, втайне хотят раскодироваться и отметить Ноябрьские праздники со спиртным. В то время как мы будем пить ягодичные компоты, они станут лакать вискарь и текилу, лопать джин и ром, трескать водку и вино. При этом смеяться над нами и показывать пальцем. Сволочи, лицемеры, ханжи, двурушники, нувориши… У диктора не хватало слов. Он привык читать по бумажке, а тут суфлёра не было, да ещё кипящая ярость, распиравшая его, мешала подобрать нужные слова. Он судорожно вдохнул и огласил секретный список. Бог мой, какие люди в нём значились. Столпы общества: депутаты и священники, правозащитники и независимые журналисты, режиссёры и писатели. Сева и так не питавший почтения к публичным людям, стремящимся играть роль совести нации, окончательно уверился в их фарисействе. Но даже у него по спине пробежал холодок от услышанных фамилий. Что же тогда творилось в душах людей понаивнее? Страшно представить. И не было никакого сомнения, что список подлинный и вся страна с замиранием сердца слышит с детства знакомые имена. Сева обречёно встал и пошёл выключать газ. Кофе безнадёжно убежал, залив всю плиту. Он знал, что этим всё закончится. С самого начала. Чувствовал, что наступит момент Апокалипсиса. И вот дождался. Вот он родной. Наступил. И Апокалипсис погребёт все благие начинания и жалкие попытки нарушить ход истории. Ибо народ может простить, что угодно, только не тайное бухалово. Раскодировку боярам не простят.
– А-а-а-а-а!!! – заблажил кто-то на улице, – сами водку жрать, а нам горбатить на вас! Твари!!! Опять провели, опять кинули! Мочи олигархов!!!
– Пора особняки жечь! Красного петуха им, падлам!
– Попили кровушку! Теперь наш черёд музыку заказывать!
– Богатеев к ногтю!!! А имущество поделить!
В дверь постучали. Громко и настойчиво. Сева открыл задвижку и сразу был оттеснён к стене ввалившейся толпой. Люди что-то кричали, размахивали руками и возмущались. А доктор, зная, что от него хотят, сел перед монитором и тупо уставился на экран.
– Сева? Ты меня слышишь? – Ушанкин теребил Андреича за плечо, – сколько тебе нужно времени, чтобы сделать эту тряхомудию по раскодировке?
– Сутки, – с трудом зашевелил губами Сева.
– Вы слышали, черти, ему нужны сутки. А завтра мы нажрёмся! – радостно завопил Троекуров.
– Послезавтра, – просипел Сева.
– Что? – не понял народ.
– Нужно двадцать шесть часов, чтобы вся информация усвоилась, – уточнил Сева.
– А раньше никак? – насел Ушанкин.
– Никак. Проверено.
– Ладно, – милостиво разрешил Витюша, – ты тут работай под присмотром, а мы разбираться поехали. Ух, душа горит. Щас мы этим топ менеджерам и чиновникам салазки-то загнём. Слезьми изольются.
– Эт точно, – поддержал его Троекуров, – мы им сейчас устроим закат солнца вручную.
Сева клепал раскодировочную Программу, одним глазом поглядывая в телевизор. Там творились жуткие вещи: пылали богатые пригороды, в центре Москвы вышедший из повиновения народ крушил бутики и супермаркеты. Иностранцы спешно эвакуировались из России. Богатеи тоже. На членов списка устроили настоящую охоту. Все страны были извещены об экстрадиции попавшихся, любителях выпить. По первому каналу с упоением показывали кадры расплаты: вот провинившегося правозащитника везёт в тазу по брусчатке Красной площади его же «хаммер». Автомобиль то разгоняется, то притормаживает, а правозащитник, вцепившись мёртвой хваткой в таз, подпрыгивает и страшно кричит. Из-под таза летят искры. То ли защитнику прав человека просто страшно, то ли действительно припекает. Вот известного режиссёра поют водкой, того неудержимо рвёт, а добрые люди продолжают вливать в него вожделенную водку. Вот на Лобном месте ставят кровать, кладут туда знаменитого писателя и мешок сухарей, накрывают с головой одеялом и заставляют все сухари сожрать. Вот перепуганный насмерть Козявкин на коленях выпрашивает прощения у народных масс. А те, болтая бутылки с шампанским, стреляют в него пробками и радостно гогочут. Козявкин пытается уворачиваться, но когда счёт пробок идёт на сотни, падает и замирает. Его подхватывают, волокут к Лобному месту, кидают к писателю, туда же швыряют правозащитника, режиссёра и заливают спиртом прямо из бензовозов. Потом кто-то кидает спичку, и народные избранники горят, синим пламенем.
