– Эге-гей! Эгей!
Редди пронёсся по двору и вскочил в кузов грузовичка. Протянув вперёд правую руку, он замер, пытаясь войти в образ памятника вождю.
Так себе памятник. Ничего общего с классическими советскими образцами.
Грузовичок стоял в луже. Лужа растекалась по песку, который нанесло с дюны. На некотором отдалении от грузовичка теснилась толпа любопытных отдыхающих – расслабленная и цветная масса людей, проматывающих время. От одного до другого края толпы незаметно смещался Сюр. Как бы прогнать его отсюда и куда подальше? У забора перебрасывались комментариями Володя и Маринка. Сезон заканчивался, и соседи отложили важные дела, чтобы посмотреть наше бесплатное представление.
Три человекоподобных существа тянули из кузова грузовичка старый сейф. Сейф лежал поперёк кузова, свешиваясь из него примерно на треть. Существа отдалённо напоминали сапиенсов, но нечленораздельные звуки, которые они издавали, заставляли предположить, что они и есть та потерянная ветвь эволюции, которую антропологи ищут где-то под землёй.
Редди нашёл сейф на помойке. И привёз ко мне. С гениальной идеей вскрыть это таинственное сокровище, озолотиться и махнуть в соседнюю галактику. На распродажу досок для сёрфинга. Серфингист из Редди – как из меня балерина. Да и мировые космические агентства вряд ли одобряют несанкционированные перемещения в соседние галактики. Но ведь главное – чтобы доска была космически крутой.
И как меня угораздило связаться с таким шалопаем?
На обитателях курортных мест вроде нашего лежит невидимая, но ощутимая печать уверенности в будущем. Кто-нибудь да приедет. Сколько-нибудь коек да сдадим. Как бы плоха ни была ситуация в экономике, без рублика-другого не останемся. Лишь бы не было войны. Или урагана внезапного.
Мои дедушка и бабушка приехали сюда не за рубликами. Но остались, когда поняли, что три лачуги во дворике куда выгоднее грядки с помидорами.
Родственников со стороны деда Михаила я не знаю. Мать Мишеньки была репрессирована, отец погиб на фронте. После войны, приписав себе пару лишних лет, Миша окончил торговый техникум и тихо-мирно тянул лямку товароведа.
О семье Бабани, то есть бабушки Ани, известно и того меньше. Она родилась в Ленинграде, и её смутные детские воспоминания полны кружев, корзин с цветами и музыки, которую красивые люди играли на рояле. В начале 1942 года малышка осталась совсем одна рядом с этим роялем. Ей повезло – её нашли, вынесли, выходили. Но роялей она боится до сих пор.
Поженились Миша и Аня скромно, жили в комнатке от фабрики, в столовке которой Аня трудилась поварихой. А в край пионерских здравниц семья перебралась после того, как их единственному сыну Сашеньке поставили диагноз туберкулёз. Через три года диагноз сняли, но уезжать было некуда и незачем.
Несколько десятилетий промоталось спокойно и неторопливо. Потом повеяли новые исторические вихри, и появилась я. Не то, чтобы вихри меня принесли, но так совпало, что перемены начались после того, как кулёк с младенцем плюхнулся на старый деревянный стол.
Бурные девяностые в нашей тёплой местности были отмечены лихорадочным переделом, строительством, азартом. В мутном потоке договорённостей, сделок, обманов, подстав и разборок кто-то вырывал свой лакомый кусок, кто-то терял всё.
Мой дед сумел вовремя договориться с директором разоряющегося северного заводика и выкупить у него только что приватизированный клочок земли с маленькими деревянными сарайчиками. Многие такие сарайчики в округе и по сию пору сдаются – пусть за смешные деньги, но всё же деньги. Дед сделал верную ставку на приличные деньги и снёс всё подчистую, запланировав построить три домика с хорошими гостиничными номерами по самым высоким мировым стандартам.
О мировых стандартах дед не имел никакого представления, и времени, отпущенного ему свыше, хватило на строительство только одного домика. Однако теперь этот домик кормил всю нашу семью, пусть и без излишеств.
К домику прилагалась будка у ворот, которую мы гордо называли ресепшеном. И мастерская – длинный барак вдоль забора, в котором дед мыслил биллиардную и библиотеку, но жизнь ткнула его носом в тот факт, что прежде, чем гонять шары, надо где-то стирать бельё. В полуподвале мастерской оборудовали прачечную и несколько кладовок, на чердаке – сушильню, а первый этаж поделили между собственно мастерской и парой жилых комнат.
Отец рос болезненным избалованным ребёнком, с белым билетом, который позволял ему не торопиться с образованием. Он и не торопился – до такой степени, что так и остался лишь со школьным аттестатом. Однако заботы о пропитании, выражавшиеся в мало-мальском поддержании коек в рабочем состоянии, привели к тому, что отец выучился всем хозяйственным работам. Платить мастерам со стороны всегда дорого, да и мастера частенько халтурят. Отец сам занимался и сантехникой, и электрикой, и сваркой, и штукатуркой.
В нашей мастерской были все мыслимые инструменты от молотка до погружной пилы, от перфоратора до сложного фрезера. Иногда мне казалось, что отец занимается отелем только ради того, чтобы по осени купить себе новую и обязательно высококлассную техническую игрушку.
