Читать онлайн полностью бесплатно Александр Васькин - Путеводитель по пушкинской Москве

Каким увидели московские обыватели Александра Пушкина осенью 1826 года? Вероятно, большая их часть представляла себе поэта как на портрете из первого издания «Кавказского пленника» – кудрявым пухлым юношей с приятною улыбкой, воспевавшим «края Москвы, края родные». Но это был уже совершенно другой человек, написавший вскоре: «Москва оставила во мне неприятное впечатление…»

© Васькин А.А., 2016

В сентябре 1826 г. жизнь в Москве, «губернском городе, получающем журналы мод»[1], оживилась необыкновенно, но не только в связи с пребыванием в старой столице Николая I, приехавшего на коронацию.

«Пушкин приехал», – зазвучало во многих домах и квартирах. «Пушкин приехал», – заскрипели перьями московские литераторы в своих дневниках. Собственно, коронация нового императора и привела Пушкина в Первопрестольную, – правда, весьма опосредованно. Его Величество пожелало встретиться с опальным поэтом в это, особо торжественное для себя время. Причем именно в Москве, в Малом Николаевском дворце Кремля (дворец в 1929 г. снесен вместе с Чудовым и Воскресенским монастырями).

В чем же истинная причина неожиданно проявившегося у Николая I желания лично познакомиться с поэтом? Вспомним, что за время стояло на дворе: только-только управились с декабристами, 13 июля 1826 г. повесили Пестеля, Рылеева, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского. Поначалу их приговорили к четвертованию – самой жуткой на тот момент казни в России, а еще тридцать одного участника восстания – к отсечению головы. Но государь смилостивился, заменив четвертование повешением.

Николаю I, ставшему императором неожиданно для себя самого (письмо об отречении брата Константина от него долго скрывали; видимо, Александр I все еще надеялся на рождение сына), совершенно не хотелось начинать свое царствование с казни, да к тому же публичной. Многие еще помнили казнь Пугачева на Болотной площади. Николай сделал все, дабы не привлекать общественного внимания к самому факту казни, засекретив ее время и место. Скрупулезно подошли к отбору палачей, а ритуал разработал сам император. Декабристов должны были повесить в три часа ночи, но непредвиденные обстоятельства отсрочили казнь на ранний утренний час.

Белые ночи! В белые одежды обрядили и приговоренных. У троих повешенных в момент казни оборвались гнилые веревки – примета жуткая, свидетельствовавшая не только о невиновности, но и о неустойчивости самой власти, не готовой, боящейся открыто противостоять оппозиции. Николай I, новоявленный император, и вешать-то еще не научился. Пока не купили новые веревки в соседних к Петропавловской крепости купеческих лавках, трое приговоренных ждали своей участи.

Как ни старались, весть о казни быстро вырвалась за стены крепости и пределы Петербурга. 20 июля Петр Вяземский в письме к жене передает подробности: «О чем ни думаю, как ни развлекаюсь, а все прибивает меня невольно к пяти ужасным виселицам, которые для меня из всей России сделали страшное лобное место… Знаешь ли лютые подробности сей казни? Трое из них: Рылеев, Муравьев и Каховский – еще заживо упали с виселицы в ров, переломали себе кости, и их после этого вызвали на вторую смерть. Народ говорил, что, видно, бог не хочет их казни, что дóлжно оставить их, но барабан заглушил вопль человечества, и новая казнь совершилась».

Пушкин узнает об этом 24 июля, о чем свидетельствует зашифрованная запись под беловым автографом элегии «Под небом голубым страны своей родной». Сразу и не разберешь, что написал поэт: «Уос. Р. П. М. К. Б: 24». А вот как это расшифровывается: «Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева-Апостола, Каховского, Бестужева 24 <июля 1826 года>».

А еще Пушкин рисует виселицу с пятью повешенными декабристами и незаконченной строкой: «И я бы мог как [шут ви…]», что можно трактовать как толкование поэтом процедуры казни в виде шутовского представления. Шуты – декабристы, развлекающие таким образом своего скучающего монарха.

Всех повешенных он знал, особенно хорошо Кондратия Рылеева, у которого подозревал «истинный талант» сочинителя. Александру Сергеевичу понравилась его дума «Войнаровский», на полях рукописи в сцене, изображающей казнь Кочубея, он написал: «Продай мне этот стих!». В дальнейшем это нашло отражение в «Полтаве». А в последнем письме, отправленном Пушкину незадолго до восстания, Рылеев обратился к нему чуть ли не с благословлением: «На тебя устремлены глаза России… Будь поэт и гражданин».

А как же повела себя Москва в декабре 1825 г.? Московские декабристы в отличие от своих петербургских единомышленников не решились поднять восстание и арестовать генерал-губернатора князя Д.В. Голицына. То были трудные дни междуцарствия и неуверенности в будущем, питавшейся слухами и домыслами, доходившими из Петербурга. В ночь с 16 на 17 декабря 1825 г. Голицын наконец-то получил письмо от Николая I, в котором говорилось: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

Привезший пакет от царя генерал-адъютант Евграф Комаровский позднее вспоминал: «Я приехал в Москву в ночь с четверга на пятницу и остановился у военного генерал-губернатора князя Голицына. Он мне сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал. Князь Голицын послал за старшим обер-прокурором правительствующего сената московских департаментов, князем Гагариным, чтобы повестить господ сенаторов собраться в сенат для выслушания манифеста о восшествии на престол императора Николая I, и к архиепископу Филарету – для приведения к присяге в Успенском соборе в восемь часов утра. Я поехал с князем Голицыным в одной карете в сенат, где мне дан был стул. По прочтении манифеста и всех приложений, отправились в Успенский собор».