Детство вспоминается с трудом. Так себе, как смутное пятно. Но пятно не чёрное, однако. Светлого в нём много больше.
Родился я тогда на рубеже 2-го века до н.э.. А в смысле географическом, где-то на северном побережье Средиземноморья. Не то в Греции, а не то в Риме. Хорошо я себя вспоминаю только к 19-ти годам или к 21-му. А до этого рос лишь и сил набирал.
Отец мой был не беден. Весьма. Как новый римский или нет, не знаю, но уж и не как новый русский точно. Были у него во множестве владения в округе по части недвижимости и какой-то неведомый бизнес за границей или границами. Я в тот самый бизнес ни руками, ни разумом не вникал.
Выбрал себе военную карьеру.
Уже с 14-ти лет готовился успешно и старался. К 17-ти годам всецело понял, что в дальнейшем, буду посвящать тому все жизни. Свою и прочих, как получится. А получиться было бы должно.
Страна в ту пору переживала, если не расцвет, то и, по крайней мере, не кризис точно. Империи всей требовалось расширенье. Как в географическом плане, так и в экономике, да и в политике тоже. Оно уже и шло успешно, расширение это, планомерно и в разумном режиме, пожалуй. Я лишь был должен сам влиться в него, расширить далее и укрепить.
То, что нужно Империи – нужно и мне. Ведь я же сам есть – сын этой Империи, её порождение и её творец.
Надо ли дальше говорить, что я, любил свою Родину. Любил, да, действительно, её и было за что. Как мне помочь ей, если не стать самому же достойным её гражданином. Вот я и выбрал сам военную карьеру. Благо возможности у меня для этого были.
Кадровый офицер. В полнейшем смысле этого слова. А не штабная крыса какая-нибудь. Учусь на то, готов уже почти что.
Оставалось лишь месяца два до сборов, тогда и в поход. В наш первый боевой, боевой или разведывательный, но поход. Наш первый, в смысле для нашего выпуска. Настоящий.
А пока что мы в отпуске. Я и мои друзья. Птоломей и Ротхар. Меня зовут Дион (с ударением на втором слоге). Это наши не полные имена. Так, для жизни.
***
Те самые два месяца назад я был помолвлен. Радости моей и нашей не было предела.
Эвелина – это был лучший в целом свете человек. Казалось, что вот если бы она была мужчиной – нас, всех друзей, было бы четверо, без оговорок или испытаний любых, каких бы то ни было. А ведь это женщина. И это её достоинство не только не умаляет, а вскоре наоборот, лишь дополняет и концентрирует, как бы все те её качества, которым я вряд ли нашёл бы достойные имена, будь я, к примеру, поэтом из классиков, а не морским офицером.
Нет, вовсе не ангелом она была для меня и не статуей из бронзы, подле которой мне надо было ходить, не смея прикоснуться, совершать подвиги или слагать баллады. Свою любовь я чувствовал разумно. Я чтил её, как друга и берёг…
Потом что-то случилось, … я не помню…
***
– Н-ну, то есть к-как это случилось, я н-не помню. Сейчас-с не пом-мню, а т-тогда я з-знал-л. Я когда это всп-поминаю, з-заикаться начинаю. Но п-потом это в-всё проходит.
Вчера с д-друзями я по городу гуляли, ну, отдыхали мы там, выпили вина. А тут сенатор этот… ну, это мужчина был просто.
На нём же не написано, мол, кто он. Он обратил на нас внимание метров с пятидесяти, когда мы на скамейке все сидели. Высокий, статный он такой, широк в плечах весь. Увидел нас, сразу же подошёл и, не поздоровавшись, не представившись, не… попросил ничего… не попросил, не обратился, не спросил! А приказал нам сразу: «Пойдите и приведите мне ту женщину». Так пьяный матрос нам не скажет! Сказать так может кто-то лишь рабу! Женщина – да, там была. Стояла она там, куда он показал нам…
– И Вы его ударили?
– Три раза. Мне с одного удара его было не свалить. По корпусу. Не надо по лицу ведь.
– Сенаторская прикосновенность, стало быть?
– К-как Вы сказали?
– Ну, Вы ко мне сами пришли…
– Сам.
– Сами рассказали мне всё, …?
– Да, всё. И в рапорте я тоже написал всё, … что я совершил.
Только…
– Что только …?
– Как же мне знать было тогда, что это был сенатор?
– Вы обвиняетесь в нарушении закона «о сенаторской неприкосновенности». Никто, нигде и никогда, уж мне поверьте, а если Вы не доверяете мне, то поверьте закону. Нигде, никто, никогда, никакой гражданин, ни даже органы правопорядка не могут преступить этот закон, не при каких обстоятельствах. По совести, Вы имели право только не подчиниться его прямому приказу. А Вы нарушили, причём физическим путём.
***
Предстал перед судом. Суд, следует отдать должное его справедливости, вынес приговор: 10 лет тюрьмы.
Я согласился разумом и сердцем. Оставалось чуть менее 2-ух месяцев до нашего, а теперь уже их, похода. Со всем согласен был я, но смятенье само невольно в душу забралось.
Приговор не сразу был приведён в исполнение, а немного отсрочен, до времени.
10 лет.
10 лет для меня это значит, что ещё почти столько, сколько сам я себя хоть сколько-нибудь помню, я не могу быть мужем, сыном, другом иль отцом. 10 лет я никоим образом не смогу хоть сколько-нибудь помочь своей Родине.
Что для меня дороже из всего этого, я не знал, да и не собирался разделять это никак. Всё для меня одинаково было дорого. Ничто одно мне не могло заменить ничего другого. А чем заменить всё?! Верой?
