1.Путь домой Агелай
Агелай привык подниматься ни свет, ни заря, а здесь и вовсе – непривычно на мягких подушках – он и глаз толком сомкнуть не смог – все ворочался с боку на бок, то и дело подхватывая ускользающее одеяло – вскакивал несчетное число раз, пока совсем не оставил попыток уснуть. Постель слишком мягкая, вокруг – слишком тихо, в комнате духота – все не так, и ничего с этим поделать нельзя, как ни старайся.
А потому на следующее утро Агелай засобирался домой. Впрочем, засобирался – громко сказано. Что ему особенно собирать? Нацепил свой старенький хитон – сверху, правда, дареный плащ накинул – пригодится. И больше ничего – как пришел налегке, так и уйдет. Парис как почувствовал – спозаранку к нему заглянул –
– Ты куда, отец? – спрашивает.
– Домой. Не могу я – извелся весь. Только и думаю – как там без меня? Может, не справляются. Со стадом-то, сам знаешь, канители сколько…
– Забудь про это, отец. Что ты цепляешься за прошлое? Ты представь, какая жизнь у нас начнется – вдохновенно рассуждал Парис – Мы и мечтать с тобой не могли…
Агелай молчал – только переминался с ноги на ногу, да отводил взгляд – кому прошлое, а кому…
– Останься, отец. – уговаривал его Парис.
– Что мне тут делать? Город для меня чужой. Я не привык – шум, толчея… Дома лучше.
– Наш дом теперь здесь – подхватил Парис. – Отец сказал – ты будешь жить на всем готовом. Оставайся.
– У тебя добрый отец, Парис – отвечал Агелай – Но мне пора возвращаться.
Агелай не стал тратить много слов – это не расскажешь и не передашь, пока сам не поймешь, а поймешь только пройдя долгий путь – почему тяжкий труд там, на Иде, милее жизни безо всяких забот при дворе Приама. Парис слишком молод и полон амбиций – к тому же голова у него закружилась от внезапного счастья – как ему объяснишь, что снедает тоска, не давая заснуть, как тянет домой старого пастуха, да так, что перед глазами то и дело встают родные леса – потому как лучшего места, чем склоны Иды ничего на свете нет и быть не может.
Как объяснишь, что душою Агелай давно уже там, где шумит темный лес, а вниз по склону бежит ручей, пропадая в траве, где заливается в ночной тиши соловей и будит все живое звук рожка на рассвете.
Там – простор, чистый воздух – каменистая тропинка спешит между скал, петляет от перегона к перегону, и конца тому пути нет. Так от пастбища к пастбищу, подобно горной тропинке, тянется вся жизнь Агелая – сколько он себя помнит. И вне того мира нет ему жизни – не представляет себя в огромном городе Агелай. Все здесь ему чужое и не привыкнет он никогда – как ни старайся.
– Вот, возьми… отец дал. – засовывает в котомку монеты Парис. Агелай отродясь столько денег не видел – все драхмы золотой чеканки – на реверсе профиль благородный – кажись, сам Приам собственной персоной – только помоложе, чем теперь.
– Да зачем, куда мне? – отнекивается Агелай по мере того, как сильнее оттягивает плечо та котомка.
– Бери, пригодятся. – никак не угомонится Парис, а в глазах у него стоят слезы, и вид растерянный, словно у побитой собаки – что совсем не удивительно.
Потому как не просто сейчас провожает Парис Агелая в дорогу, он прощается с ним, и быть может, больше не представится случая встретиться с тем, кто до сих пор был для Париса отцом. Хотя казалось бы – что может быть проще – вот она, Ида, всего лишь через долину – не ленись только – найди время навестить старика Агелая. Но сейчас Париса больше тревожит, что тот оставляет его одного – один на один – без поддержки, без мудрого совета, в окружении новой семьи. Одних только братьев теперь у Париса пятьдесят человек, не говоря уж о сестрах. И отец его – царь, и еще не известно, как сложатся их отношения. Оттого и растерян Парис, оттого и просит Агелая остаться. Потому что из них двоих только Агелай понимает – начинать новую жизнь нужно налегке – не стоит брать с собой вчерашний груз – и двух отцов сразу быть не должно. Потому все больше отмалчивается Агелай, хотя на душе у него неспокойно.
– Прощай, сынок – совсем расчувствовался Агелай – Понадоблюсь – знаешь, где меня искать.
– Так может, лошадь? – спохватился Парис – Я сейчас, отец. Ты погоди немного.
– Не надо. Я доберусь. Не волнуйся.
И Агелай ушел по сонным улицам прочь, успев как раз к открытию Дарданских ворот. Миновал створ, оглянулся последний раз на троянские кварталы, что торжественным ансамблем спускались с холма – прямиком к мощной городской стене, опоясавшей Трою неприступным кольцом.
Попутчики нашлись быстро – вскоре Агелай уже сидел на телеге, среди тюков овечьей шерсти, и предавался размышлениям.
Ну вот и все – думал Агелай под унылый скрип колес. – Я сделал то, что должен был сделать – вернул сына отцу. Теперь Парис займет свое законное место, будет богат и счастлив, как подобает царевичу великой Трои – отчего же заныло вдруг сердце, а стройный ряд финиковых пальм расплывается перед глазами? Это все она – это Троя разлучила их – разлучила самых близких людей – ведь до сих пор на всем белом свете только и были у Париса они втроем – Агелай, да еще Энона и маленький Кориф. Как же нам-то теперь без него – кто-нибудь об этом подумал? Нет, пришло время, и роскошный Пергам потребовал принести ему жертву, как требовал всегда самое лучшее, самое дорогое, что только есть во всей Троаде. Лучших воинов, самых искусных мастеров, самых изысканных товаров, самых мощных быков, а теперь Троя забрала его сына – забрала навсегда.
